Жена авиатора

– В душе она такая же, как и ты. Вы обе верите, что абсолютно правы во всем.

Меня удивила горечь, послышавшаяся в моем голосе. Я даже не сделала усилия, чтобы скрыть ее:

– Ты забыл, какой активной она была в борьбе за женские голоса, когда я была еще ребенком. Они с папой оба были сторонниками Вильсона и страстными приверженцами Лиги Наций. С тех пор она не изменилась.

– Она прекрасно знает, что я думаю насчет сложившейся ситуации.

– Она не замужем за тобой, между прочим. Она самодостаточная личность.

– Что это значит?

Он посмотрел на меня, сузив глаза.

– Ничего.

Я отвернулась и начала искать в своем чемодане сережки.

– Она агитирует за войну, не сомневайся в этом. А теперь у нее есть поддержка всего Смита. Она бьет в барабаны и разглагольствует так же, как Рузвельт.

Он с осуждением произнес последнее слово, которое в его устах приобрело горький оттенок.

– Ты ведь сам сказал, что война неизбежна.

– Она неизбежна в Европе. Но не здесь – если только люди вроде твоей матери не запугают американскую публику и не убедят в ее неизбежности.

– Она никого не пугает. Господи помилуй, она ведь вообще еще ничего не сделала! Мама примет должность только в следующем семестре!

– Потом она, вероятно, вступит в одно из этих обществ еврейских беженцев, – проговорил Чарльз, с удвоенной силой завязывая галстук.

– Ну и что? Ты ведь сам говорил о том, как ужасно, что Англии приходится иметь дело с таким количеством беженцев.

– Но я не имел в виду, что они должны все броситься сюда. Ты считаешь, что у нас мало своих евреев? Чтобы они еще больше влияли на прессу и правительство? Например, кинопроизводство – боже милостивый, там ведь одни евреи! Они стоят во главе всех этих студий – промывают мозги американской публике. Сейчас они начинают снимать фильмы, в которых Гитлер представлен клоуном или кем-нибудь еще похуже. Хотя никто из них в последнее время не посещал Германию. Никто из них не видел ничего собственными глазами, как мы с тобой. Неужели ты действительно считаешь, что мы должны посылать наших молодых людей – наших сыновей – воевать только из-за того, что этого хотят евреи?

– Нет, не считаю, если ты так ставишь вопрос. Я не считаю, что мы должны посылать воевать наших молодых людей. Но, Чарльз, мама верит в то, что делает. Так же, как и ты. Разве ты не видишь, что я восхищаюсь вами обоими за то, что вы так преданы своему делу?

– Но во что ты веришь?

Снова его глаза вопрошающе сузились. Впервые мой муж задал мне такой вопрос. До сих пор он думал, что я разделяю его взгляды. И я тоже так думала. Не было ли это одной из причин нашего брака – то, что я очень хотела быть такой, как он? Героической, смелой и справедливой?

Но теперь я не знала, был ли он справедливым. Слишком много участников этой все более устрашающей ситуации утверждали, что справедливость на их стороне.

Энн Морроу – выпускница Смита, дочь посла и миссис Морроу, которые являлись сторонниками Лиги Наций, – ответила бы: «Я на стороне моей матери. Евреев надо спасать. Гитлер – опасная личность».

Но я больше не была Энн Морроу. Я была Энн Морроу-Линдберг, женой легендарного летчика и авиатора, который являлся почитателем Гитлера и все более активным сторонником неучастия Америки в любой европейской войне.

Чувствуя себя виноватой, я завидовала маме. Она была вдовой, а мой муж все больше отдалялся от меня. А что, если мне, подобно ей, найти время, чтобы подумать о себе? Иметь смелость отстаивать собственные убеждения, а не брать взаймы чужие? Мой брак стал бы другим, если бы я делала так с самого начала.

Но был бы он более удачным?

Я покачала головой, прельщенная этой мыслью, но не ослепленная ею. Теперь я должна была помочь моим сыновьям, чьим воспитанием я пренебрегала, слишком долго отдавая все свое время мужу. Я должна была устроить Джона в школу, найти доктора, поскольку Лэнд был предрасположен к ушным инфекциям, и обустроить дом для всех нас. Только что закончились мои годы страданий и неудобств, когда моим единственным компаньоном и защитником являлся мой муж. Однажды я даже решила уйти от него, но тогда у меня был только Джон. Теперь, с двумя сыновьями и третьим ребенком на подходе (я подозревала, что беременна, но было еще слишком рано говорить наверняка), я не могла рисковать и бросать Чарльза.

– Конечно, я на твоей стороне, в смысле, на нашей, – продолжала я, сидя на краю кровати и собираясь надеть пару вечерних туфель, – на нашей стороне. Я с тобой. Конечно, я считаю, что нам не надо вступать в войну. И не поддерживать ни Германию, ни еврейское лобби.

– Хорошая девочка.

Чарльз улыбнулся своей редкой обаятельной белозубой улыбкой, и я улыбнулась в ответ, ожидая, что знакомое тепло общности наполнит меня, сделает лучше, сильнее; такой же сильной, как он.

Но я ждала напрасно. Единственное, что я почувствовала, – это усталость и апатию. Как я смогу вынести обед, не говоря уж о следующих нескольких неделях, находясь между мамой и мужем, вынуждаемая принять решение, раз и навсегда, кто я теперь – дочь посла или жена авиатора?

Глава четырнадцатая

Май 1941-го