Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ)

А ведь Эмелина — то, сперва сильно раздражившись, потом успокоила себя тем, что неприятная фраза брошена была супругом сгоряча. От усталости, может? От пережитого? От нервов?

Расслабленная купелью, горячей едой, вкусным, ягодным киселем и добродушной воркотней Коры, ободрившись, ждала его… Честно, ждала. Что одумается, придет просить прощения раньше, чем на округу опустятся сумерки…

Ждала этого идиота! Кретина! Дракона недоразвитого! Мучаясь в ожидании, почти не спускала с двери глаз. Пару раз собиралась уже к нему пойти, всё же, однако, удержав себя думами, что зеленоглазый тупица сам соизволит…

Ага. Конечно… Держи карман шире! Соизволит он, как же.

Да у лошади под хвостом больше чуткости и отзывчивости, чем в сердце Диньера Ланнфеля.

И ещё её же, Эмми, называют Деревяшкой! Пф…

Теперь вот видно ясно, кто в этом доме самый настоящий деревянноголовый болван!

Она — его жена. Она отстояла его, за всю поездку ни на шаг не отходила! Видела Зверем, и не испугалась, не отступила, хотя чешуйчатый идиот с опаршивленными оборотом мозгами сперва её и узнавать — то не хотел. Почти половину выручки Академии у Саццифира оттяпала, благодаря ей, Эмелине, вписал ведь старый скряга Диньера в совладельцы. И потом! Она носит его ребенка. Его, Приезжего! Да хотя б за одно это…

В общем, так.

— Ничего ты не получишь, — зашипела магичка, зло присвистнув сквозь зубы — Убери от меня свои паршивые руки, и вали отсюда по холодку… вон!

Преисполнившись решимости, льерда попыталась оттолкнуть от себя супруга.

— Не выйдет, — ответил также, шипением тот, повалив жену на спину и прижав к постели — Не ерунди, Серебрянка. Не отлынивай от… своих обязанностей, аххаха…

Сжав обе руки шипящей, визжащей и плюющейся Эмелины одной своей, закинул их ей за голову, прижал к подушке.

Льерда дернулась всем телом, крепко сомкнув ноги и пытаясь вырваться.

— Уйди от меня! — выплюнув в лицо наглецу, перемешала слова со злой слюной — Хам! Даже смотреть на тебя не хочу!

— А ты на меня не смотри, — выдохнул Ланнфель жарко, почти плотоядно — Смотри в стену, Эмелина.

Девчонка же и не думала отворачиваться.

Глядя прямо в переливающиеся болотной жижей глаза, раздула ноздри, полоснув ровно кинжалом, серебристым взглядом по лицу супруга.

Он же, безошибочно почувствовав палящее его ответное, стремительно растущее желание, сдавил её бедра коленями. И, не отпуская рук, накрыл губами всё ещё злобно сжатый, карамельный рот.

«Ах! — пронеслось у Эмелины в голове — Я ему, конечно, отвечу… Ух, как отвечу! Он у меня… потом, о Боги мои… потом!»

И, переведя дыхание, вопреки самой себе, тут же принялась отвечать на грубые, горячие, глубокие поцелуи. Приоткрыв рот, касаясь горьковатого, наглого языка своим, ещё сладким от леденцов и пряников, коих было употреблено накануне немало.

— Диньер, — пролепетала, задыхаясь и дрожа поднывающим телом — Миленький… Поцелуй меня ещё, ладно?

Подзадоренный азартом победы, льерд зарычал зверем, торжествующе и дико, продолжая жадно терзать текущий горячей, сахарной влагой рот супруги.

Резко отпустив её руки, развел коленом сжатые, молочные бедра Эмелины, тут же сдавив пальцами налитую желанием женскую суть, сливочно нежную, и уже приоткрытую для проникновения.

— Эмми, разведи ноги, — выдохнул, коротко целуя губы, шею и щеки жены — Пошире, Серебрянка…

Сжав бедра Эмелины ещё крепче, быстро скользнул вниз, оставив на покрытой пятнами румянца, нежной коже лёгкие ожоги от раскаленной, едва проступившей чешуи.

— Ох, — вздохнула льерда, прикрыв рот ладонью, тут же глухо застонав — Диньееееер… Я же… не могу… так… долго…

Проведя губами по внутренней, бархатной поверхности её бедра, Ланнфель, утробно зарычав, прижался губами к вожделенному входу, только и ждущему этого.

— Сладкая, — зашептал, дразня рыдающую, женскую плоть короткими, обжигающими поцелуями — Сахарная моя, девочка моя, моя карамельная…

Отторгнув слабое сопротивление, вошел языком в дрожащую, пахнущую жизнью глубину, тут же принявшись ласкать её, радостно отозвавшуюся на жаркие прикосновения.

— Диньер! — вскрикнула Эмелина, изогнувшись радугой, комкая пальцами простыни и упираясь затылком в подушки — Я сейчас умру! Я умру…

С трудом оторвавшись от пылающего тела супруги, продолжая ласкать её пальцами ответил:

— Подожди меня, Серебрянка. Умрем вместе.

Крепко подхватив супругу под ягодицы одной рукой, другой разведя пухлые складки плоти, стремительно вошёл внутрь, взрезав истекающее сияющей влагой тело, аки ножом.

Как же, однако, норовят быстро взорваться эти недавние девственницы! Запуганные скрепами и моралью, целомудренные лицемерки.

Хотя… Ему — то, Ланнфелю, откуда бы знать такое? Много ли девственных особ плюхалось на его чресла?

Да ни одной… Ни одной ведь не было невинницы!

Но, даже если б и нашелся целый взвод целочек, через них всех прошла бы серебряной дорогой — ОНА одна.

Как вот сейчас, вот теперь рассекала память и плоть криками, слезами, задавленным, угасающим дыханием, петельными, почти предсмертными хрипами…

Всю память. Не только о тех, которых не было, но и о тех, что были — нахрапистых, многоопытных…

Чужих.