Жена фабриканта

Найдет Петр Кузьмич себе какой-нибудь укромный уголок в комнатке, приляжет там на кровать или на диван. Да и замрёт, бесцельно разглядывая потолок, или же принимается считать мух на окне, наблюдая за тем, как лениво колышется от легкого ветерка занавесь на окне. И если не сморит его в этот момент сладкий сон, и в голову влетит внезапный стихирь, то он, как ужаленный, так и подскочит со своей удобной и мягкой лежанки: схватится за перо, и начнёт что-то лихорадочно записывать в синюю тетрадь. Или же, энергично жестикулируя, примется размашисто ходить по комнате и с выражением декламировать только что сочинённые вирши. А когда надоест ему так ходить или бегать, и он слегка подустанет, то снова и приляжет на диван, и глазки прикроет, и так мирно себе лежит и потчует.

Тем временем, Александра Васильевна, как заводная кружится по хозяйству: то по делам в лавку в Гостиный двор наведается, то на огороде или в саду так захлопочется, что и пообедать позабудет. А как вернётся домой, то и обнаружит, что в доме тихо. Работников-то и приживалок к полудню уже и не сыщешь: все, кроме сонно клюющей носом на кухне Аграфены, разбредутся по своим углам и каморкам, да и спят. Переполошится купчиха и пойдёт сына Петрушу по двору и дому искать. А как найдет его спящим в каком-нибудь уголке, да и всплеснёт руками, и встревожено спросит:

– А я-то хожу по дому и думаю, куда ж ты подевался…… А что же ты не обедаешь? Уж, не заболел ли, сыночек? Дай-ка, я лобик потрогаю…

– Не лезьте, мамаша, – отвечает хрипловатым басом, проснувшись и широко зевая, великовозрастный детина, – не видите, – вдохновенье сошло….

– Эка, невидаль, вдохновенье твое……да и что же теперь с ним делать-то? – язвительно замечает купчиха. Она берёт стул и усаживается возле изголовья дивана.

– Мне бы твои заботы, …. Вот взял бы, да в лавку сходил. И то прок. А вдохновенье твое, чаю, никуда не денется. Гляди-ка, уже всю свою тетрадку исписал, будь она неладна! И бумаги на тебя не напасешься…. Слышь-ка, сынок. А Гаврила Андреевич-то сегодня утром разве за тобой мальчика не присылал? Чего-то совсем закружилась, да и не заметила, приходил или нет?

– Не было, маменька. А если и был кто, так ещё утром. А сейчас, уже полдень. Что толку теперь куда-то идти? Гаврила Андреевич поди и сам уже из лавки уехал….

– Никуда он не уехал, до вечера там сидит, – ещё пуще сердится Александра Васильевна, чувствуя в словах сына подвох и скрытое нежелание трудиться.

– Сходил бы в лавку, узнал, что почем.

– Не приставайте, маменька. Не пойду. Да, и знаю я, зачем он меня зовет…. Приду к нему, – обязательно пошлёт по своим поручениям. А мне разве охота куда-то ехать? Да и по чину хозяйскому не полагается. Для поручений приказчики и мальчики на побегушках имеются. А я теперь уже хозяин. Вот, если мне быть приказчиком…, – мечтательно произносит Пётр и прибавляет, – да, вот беда: считать не люблю. А без счета в торговле, сами знаете, нечего делать! Вот, братья мои хорошо считают, поэтому и торгуют. Иван в уме даже тысячи складывает. А я не умею, – жалуется он.

– Не умеешь, знаю. Да и какой из тебя приказчик, – соглашается купчиха. Она задумывается, а потом, спохватившись, говорит, – а может, он тебя по другому делу просил зайти… Ты все же сходи, разузнай…

Пётр с искренним недоумением взирает на мать:

– Вот вы только что сами сказали, что нужно идти обедать. Пока мы с вами поедим, потом поспим, а там уже и вечер наступит…. Нет, сегодня я, уж точно, никуда не пойду. Да и, не перепутали ли вы про Гаврилу Андреевича, матушка? Вчера он мне после ужина другое сказывал, что его весь день в лавке не будет, мол, сам поедет за город за мукой с новым поставщиком договариваться.

– Ничего я не перепутала, – в сердцах восклицает купчиха. Терпение её лопается, и она недовольно хмурится.

Но Александра Васильевна знает: сын лжёт. Ведь, она сама вчера тайком договорилась с Гаврилой Андреевичем, чтобы тот прислал с утра мальчика под надуманным предлогом. И Гаврила Андреевич не поехал договариваться насчет муки, и дожидается его в лавке. Купчихе хочется, чтобы любимец её не лежал бы на диване, как бревно и не сочинял глупые стишки, записывая в ненавистную ей синюю тетрадь. Это занятие она считает пустой затеей и блажью.

Заметив по лицу матушки, что та готовится разразиться в его адрес очередной тирадой упрёков, Пётр резво соскакивает с дивана и в радостном возбуждении выпаливает:

– А я вчера свою поэму в редакцию отвёз.

– Взяли? – в замешательстве переспрашивает Александра Васильевна, сбитая с толку решительным сыновним натиском.

– Да! Встретили благосклонно, – торопливо рассказывает Петр и прибавляет, – даже из-за стола изволили выйти, когда я вошел, – его лицо расплывается в самодовольной и победоносной улыбке.

– А чего бы ему не выйти-то, поди, уже знает тебя, – ехидно замечает купчиха и качает головой. Пётр не замечает подвоха и, продолжая говорить, идёт к окну: