Жена фокусника

Это случилось на третий день после того, как я узнала о своем замужестве и о глобальных планах «Сказки». Я была в спальне. Я только что переоделась и складывала вещи в шкаф. Закрыв дверцы, я обернулась и увидела лежащий на полу галстук. Я подошла, нагнулась и подняла его. Я вертела в руках серую ленту, скользила пальцами по внутренней поверхности, и представляла, как она касается его рубашки, впитывает тепло его тела, вбирает в себя запах его кожи. Я поднесла галстук к лицу и медленно втянула воздух, растягивая удовольствие от знакомого и такого узнаваемого и совершенно уникального сочетания горечи и сладости, остроты и пряности. Абсолютное совершенство, написанное нотами запахов. Я села на кровать, вертя в руках полоску ткани, и задумчиво смотрела на неё.

– Ты чего делаешь?

Я услышала тихий, звенящий сталью, голос и посмотрела на входную дверь. Я не слышала, как он вошел. Серые глаза впились в меня острой, как игла, ненавистью.

– Зачем ты взяла галстук?

Голос еще тише, сталь – острее. Он сжимает кулаки и быстро переводит взгляд с галстука на мои глаза, потом снова на галстук. Первые минуты я не могу понять, что происходит. Вижу, что он закипает, но не могу понять – отчего?

Он подлетает ко мне, вырывает полоску ткани с такой силой, что она обжигает мне руки.

– Да что с то… – успеваю взвизгнуть я.

Он бьет меня. Несильно, но коротко и хлёстко. Мне больно. Я хватаюсь за лицо, поднимаю на него глаза и яростно шиплю:

– Ты совсем охре…

Его яростный хрип заглушает не только мои слова, но и мои мысли:

– Если еще хоть раз увижу у тебя в руках что-то из чего можно сделать петлю, я тебя на цепь посажу! – он часто, истерично дышит, его глаза ненавистно впиваются в мое лицо. – Поняла меня?

Я киваю.

Я поняла, Максим. Мой отсутствующий взгляд, мое тихое и замкнутое поведение он растолковал, как суицидальное настроение. А еще я поняла, что теперь я буду получать за все, что ему не по нраву – каждая провинность, каждая шалость, неверно истолкованное слово и неправильное движение бровью. Может, дело в том, что на календаре конец августа, и близится сентябрь, а может, он просто растет и все сильнее в нем проявляется его гребаный папаша? Мне, в общем-то, все равно, что стало причиной – когда тебе больно, ты причинами не интересуешься, ты лишь хочешь, чтобы боль прекратилась.

Но если вы думаете, что это стало последней каплей, то ошибаетесь – ночь стирает память лучше любой таблетки, потому что когда в моих руках горит солнце, когда оно плавит мою кожу, оголяет нервные окончания, заставляя меня в беспамятстве вцепляться в его спину, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью, когда мое тело взрывается миллиардами атомных бомб, нежность душит тебя, а оргазм заглушает все на свете, я готова простить все, что угодно. И я решаю, что пока он заставляет меня задыхаться по ночам, днем у меня будет на удивление короткая память.

Теперь за мной все время присматривают, и уже вполне открыто. Я почти никогда не остаюсь одна, и если со мной нет Пуговицы, то обязательно есть кто-то другой. В спальне, на кухне, в гостиной и спортзале. А я думаю – это пройдет после пятого сентября? Пуговица, естественно, сидит со мной не нарочно, не потому, что ей кто-то нашептал на ухо, что у её мамы появляются нехорошие мыслишки в голове, а лишь потому, что ей приятно чувствовать мое тепло, мои руки и слышать мой голос. Поэтому мы все больше и больше времени проводим вместе. Присутствие Максима похоже на сладкий ликер – мы много разговариваем и занимаемся любовью, когда точно знаем, что Пуговица нас не увидит и не услышит. Он удивительно нежный человек… когда не машет руками. Гораздо хуже, когда и Максим и Пуговица заняты. Низкий не особо болтлив, но если учесть, что он слишком прямолинеен и груб, то это только плюс. Все наше общение сводится к грубым и незамысловатым диалогам:

– Куда пошла?

– Не твое собачье дело.

И он встает и плетется за мной туда, куда меня понесет нелегкая. Один раз даже стоял и ждал меня возле дверей ванной почти сорок минут, пока я демонстративно долго принимала душ.