Жена Гоголя и другие истории

— Во-первых, ты ничего не понял, — ответил литератор, снисходительно усмехнувшись. — Во-вторых, ты судишь по конкретным обстоятельствам. В-третьих, что касается твоего пресловутого разума, то каждый из вас пользуется им по собственному усмотрению. Ваши картины — наглядное тому доказательство. Вникни, я же о другом толкую. Никому не дано знать, какое место занимает или должно занять то или иное побуждение в том или ином внутреннем контексте. Иными словами, в контексте, который по определению недоступен для наблюдения потому лишь, что принадлежит он другому человеку, а не тебе. Предположим для начала, что она испытывает тягу — осознанную или неосознанную — покончить с собой. И чтобы осуществить эту тягу, подвергла себя столь мучительной подготовке. Предположим теперь, что самоубийство уже произошло в силу тех или иных причин. Пусть даже сегодня вечером в результате стечения обстоятельств. Каких? Этого мы никогда не узнаем. Встав на данную точку зрения, мы принуждены будем понять, что не в состоянии ни предотвратить это событие, ни даже чинить ему препятствия. Вот с чем ты должен согласиться. Но и это еще не все. Ты только представь, какое невыносимое чувство вины она испытает в случае, если не сможет осуществить задуманное. И не о правилах игры здесь речь. Отнюдь. Все это условности. Я имею в виду неподчинение внутреннему императиву вообще, которое не может не повлечь за собой нарушение душевного равновесия. Пусть этот императив и является результатом помрачения ума или сердечной драмы. Заметь, что неподчинение внутреннему императиву — неважно, в силу каких причин, формальных или субъективных, — явным или тайным образом неизбежно подводит человека к гораздо более глубокой душевной неустроенности. Эта неустроенность в свою очередь не может не привести к материализации на личностном, если можно так выразиться, уровне или же на уровне овеществленной символизации конфликта, требующего немедленного разрешения. Так или иначе, но внутренний конфликт вырвется наружу. Чужая душа, дорогой мой, как известно, потемки. А раз так, что с того, если мы ей скажем: не делай этого? Необходимо другое — внимательный аналитический подход к данному конкретному случаю. Я тебя убедил?

— По-моему, правы вы, — произнес принц крови, приподняв бровь.

Литератор поблагодарил его скромной улыбкой мудреца.

— Чувство вины! Внутренние конфликты! — взорвался второй литератор, завидующий известности первого. — Все это выдумки! Из твоих книг! Мы что, в академии наук заседаем?! Скажите, пожалуйста, какой профессор выискался! Лекция в анатомическом театре, да и только! Да взгляни, вот же он — предмет твоего красноречия! Живая девушка. Трепетная человеческая душа. Давайте просто спросим у нее.

— Неужели ты всерьез полагаешь, что по ее ответам можно составить верное представление о ней как о личности? — парировал удар первый литератор, оскорбленно поджав губы.

— Только что ты заявил, что нам не дано заглянуть в чужую душу. Теперь выходит, никто и сам о себе ничего не знает... Куда мы так придем?!

— Вселенная вообще непознаваема, — задумчиво произнес принц крови.

— Успокойся, — продолжал дискутировать первый литератор со вторым. — Пусть это ничего и не даст, но отчего же не провести эксперимент? Возьми и спроси ее.

— Джиза, — обратился к девушке второй литератор. — Ответь нам, ты пошутила, не так ли?

Девушка, с полным безразличием отнесшаяся к словопрениям в свой адрес, — она только переводила отсутствующий взгляд поочередно с одного оратора на другого, будто речь шла вовсе не о ней, а о ком-то постороннем, — недоуменно взглянула на него. В этот момент Марчелло, присевшему в стороне на подлокотник кресла, почудилось, что лицо Джизы как-то посерело, увяло. А глаза словно подернулись дымкой слез.

— Пошутила? — откликнулась она, смахнув со лба невидимую паутинку. — Не понимаю, какие могут быть шутки? Игра есть игра, и правила ее одинаковы для всех. Я проиграла и должна выполнить поставленное условие.

— Вот видите — «должна»! — подытожил первый литератор.

— Что вы заладили! — вмешался вдруг толстяк художник. — Что тут видеть? Она просто дурью мается. А вы — туда же, за ней! Но у нее хотя бы есть какая-то дурацкая причина, чтобы так себя вести. Вы же — потенциальные убийцы, и больше никто! Еще одно неосторожное слово, и вы убьете ее! Безмозглые идиоты!

Гости принялись на чем свет поносить друг друга. Правда, все оскорбления были произнесены очень милым и дружелюбным тоном.

4

— Друзья, уже шестой час! Как ни хороша компания, но за окном рассвет — мутный и тяжелый. Жуть!

— «Мутный и тягостный» — писал поэт.

— Все равно. Время подвести черту. Не надоело вам развлекаться? Сколько слов наговорили, а веселей не стало. Давайте закончим дебаты ко всеобщему удовольствию. Пускай Джиза остается в своих облачениях. Мы же прикроем наготу и по домам — спать, как Бог велел.

— Ни за что! — воскликнула Джиза.

— Не велика хитрость — лечь спать, — отозвался неугомонный первый литератор.

Но его никто не слушал.

— Почему «ни за что», Джиза? Разве ты не этого хотела? — удивился второй литератор.