Жена Гоголя и другие истории

Сегодня вечером, выйдя из кафе, вместо того чтобы сразу отправиться восвояси, я специально прошел по небольшой терраске, чтобы еще раз поглядеть на нее через стекло; она провожала меня взглядом, хотя у стойки толпились посетители.

 

19 декабря

Сегодня я увидела его в одном кафе, в центре. Вообще-то, я была с подружками, но в тот момент, когда он вошел, они как раз куда-то разбежались, а я осталась их ждать, прислонившись к витрине с пирожными. Он вошел, при виде меня приподнял шляпу, потом вцепился руками в стойку, потребовал чего-нибудь покрепче и больше не смотрел в мою сторону. Здесь можно было бы приврать, но кому? Разве что самой себе, но это не так-то просто. А я его разглядывала, разглядывала лицо, изрезанное морщинами, слегка сгорбленные плечи, сильно поседевшие виски. Какие несчастья, какие печали обрушились на него? Мне стало его жаль, да нет, не жаль... даже не могу объяснить толком, что я почувствовала... вдруг захотелось чем-то ему помочь в меру своих слабых сил... ах, если б я могла хоть как-то облегчить... но что? А если все его беды — только плод моего разыгравшегося воображения?

Сама не знаю, что на меня нашло. Я начала покашливать, топтаться на месте, вертеться — так мне хотелось, чтобы он обернулся и заговорил со мной. Он в самом деле оглянулся, и уж Бог его ведает, что он там прочел в моих глазах (наверняка что-то неизвестное мне самой), но внезапно оторвался от стойки и двинулся ко мне — как-то неуверенно, бочком, точно краб или охотничий пес. И наконец, подойдя, произнес несколько незначащих слов вроде: «Как дела, что новенького?» Я тоже ответила какой-то несуразностью, и мы стали болтать, я все боялась, что подружки некстати нагрянут, но они, к счастью, запаздывали.

К счастью? Скорей уж, к несчастью, потому что он чересчур осмелел и наша беседа приняла неприятный оборот. Он сразу взял фальшивый тон, будто пускаясь во все тяжкие, но не по своей воле, а по принуждению. Сначала все шло нормально, пристойно, но потом у него вдруг вырвалась оскорбительная, да-да, прямо-таки оскорбительная фраза. В точности ее передать не могу, но примерно так: «Видите ли, по-моему, вы — мечтательница и с трудом переносите свое нынешнее положение, вам хочется его изменить...» — или что-то в этом роде. И тут же пригласил меня прогуляться. Ну, такую смелость можно ему и простить (тем более что мне все равно надо было дождаться подружек, не говоря уже обо всем остальном), но слова... «нынешнее положение»! Да кто ему дал право так унижать меня, что я ему такого сделала? Что он знает о моем положении? В ответ я выпалила, что, может, я и мечтательница, но это еще не значит, что я пойду с первым встречным, и тому подобные банальные глупости (но он же первый начал!). В конце концов он покраснел и сказал:

— Вы правы, извините меня, — и, как всегда рывком, пошел прочь.

Не хочу больше его видеть.

Однако, может быть, всему виной его робость или отчаяние, может, из-за них он забылся, переступил грань приличия?.. Тогда, пожалуй, он еще больше достоин моего сострадания, моей...

 

19 декабря

Встретив Россану в центре, я говорил с ней нелепо, глупо, пошло. Прости меня, Россана, я не хотел тебя обидеть, я просто был в отчаянии. Ты поняла? Мне было очень трудно, поняла? Послушай, если я и тебя лишусь, то что мне тогда делать?

Прошло три дня после моего бегства из дома, а я еще ничего не решил. Мечусь, тоскую, и нет моей тоске названия. Вот именно, нет названия. Вот именно, нет названия, нет опознавательных знаков (то ли это искупление грехов, то ли надежда на лучшее, то ли полное поражение).

Россана.

 

20 декабря

Конечно, я его простила, могла ли я его не простить? Могла ли не простить после целого дня ничтожных занятий, скуки, когда вокруг только серое море и небо? И если уж на то пошло, могла ли я не простить его, когда он так на меня смотрел? (Теперь он подолгу, задумчиво смотрит на меня, иногда чуть-чуть улыбается.) Он выбрал момент, когда у стойки никого не было, и неожиданно сказал мне:

— У меня двое детей — одному два, другому пять.

Меня даже в жар бросило: его же никто об этом не спрашивал! И что я должна ему отвечать? А главное — откуда этот жар, что он означает? Я ничего не ответила. А он добавил, уставившись на меня, как всегда задумчиво, но и с некоторым вызовом:

— Я очень люблю свою жену, она совсем ребенок... — И перешел на шепот, наконец-то опустив свои страшные глаза: — Почти как вы.

— Простите? — переспросила я, как бы не расслышав, и тут же выбежала.

Зачем, зачем мне знать это? Или он думает, что я?.. Если он так считает, то заблуждается — вот что мне надо было бы подумать и написать, сообразуясь с логикой. А я, наоборот, подумала и пишу: если он так считает... то он прав. Прав, прав, и его слова — несказанная мука для меня. Хотя сейчас, когда я пишу, они уже не кажутся мне столь значительными и непреложными, как в первый момент. Но это разум, низкий расчет меня подбадривают, сердце же мое в смятении.

Я сидела у себя в комнате, до тех пор пока он не ушел.

 

20 декабря