Жена господина Мильтона

В 1647 году цены на продукты подскочили как никогда — говядина стоила 3 пенни за фунт, масло — 6,5 пенни, сыр — 4 пенни, свечи — 7 пенни, сахар — 6 пенни, и все остальные продукты подорожали в такой же пропорции. В это время появилось очень много больных, больше всего людей страдало от пятнистой лихорадки. Чума снова пожаловала в Лондон. Было много дождей и мало солнца, фрукты гнили прямо на деревьях, от плохой травы погибло столько скота, что молоко можно было достать с великим трудом. В то время у меня в голове часто вертелась одна песня. Она называлась «Мир погиб — ну и несчастье».

Люди добрые, где вы были —
При Нейзби всех порешили,
В Рождество погибли там разом все надежды,
Джек, дружок мой, сгинул — впрямь стало все как прежде:
Пирога не надкусить,
Ни поесть и ни попить.
Поросята, гуси, дичь — все исчезло в одночасье.
Но не время нам рыдать,
Волосенки резки рвать,
Мир погиб — ну и несчастье!

В ноябре с согласия матушки мой муж стал владельцем фригольдерной земли в Витли, и миссис Элизабет Эшворт, родственница Эдуарда Эшворта, которому прежде принадлежало право аренды, сильно обеднела после войны, растеряла могущественных друзей, поэтому она не смогла выиграть имущественный спор. Господин Мильтон предъявил свои бумаги и выиграл. Он получал в качестве ренты восемьдесят фунтов в год и из этой суммы, как полагалось, отдавал моей матушке третью часть, что составляло 26 фунтов 13 шиллингов и 4 пенни. Это были единственные средства матери, кроме нескольких шиллингов в месяц, которые ей давал братец Ричард и нескольких пенсов от бедного голодавшего Джеймса. Один раз ей пожертвовали некую сумму наши бывшие арендаторы из Форест-Хилл. Они очень хорошо относились к ней. Это были Томлины с мельницы; Бойз из кирпичной мастерской; Мартин, лесоруб; Йомен Матади и Том Мессенджер, который отдал ей почти пятнадцать фунтов, препроводив письмом. Матушка была душеприказчицей отца, поэтому против нее велись дела в нескольких мировых судах по поводу долгов разным людям; всего долгов набежало примерно на три тысячи фунтов. Конечно, мать не могла сводить концы с концами с Зарой и тремя малыми детьми. Ей даже пришлось плести сетки для уличного разносчика. В этих сетках можно было кипятить различные травы, и она договорилась с галантерейщиком и шила женские ночные кофточки из красной и желтой фланели. Я отдала матери мое серебро, подаренное мне на крещенье, чтобы она могла некоторое время прожить на деньги, полученные от его продажи.

Как сказал муж, он ничего не мог сделать для матушки, потому что наше хозяйство требовало много денег и ему нужно было думать прежде всего об этом. Хотя у мужа доходы за год равнялись примерно двумстам пятидесяти фунтам, из них он тратил восемьдесят на книги для библиотеки и откладывал пятьдесят фунтов, поэтому я ничего не могла сказать ему и также ничего не могла сделать. Он ничем не был обязан матери, которая всегда грубила ему. Более того, мою долю приданого в тысячу фунтов ему не выплатили, и он никогда не получит этих денег. Я родила ему больного ребенка, который его раздражал, и это была Анна, а не Артур. Артур когда-то был королем, и муж надеялся, что наш сын также мог бы стать королем, непонятно, почему у него возникли подобные надежды. Но Артур мог бы прославить и продлить жизнь рода Мильтонов. Мое бедное дитя с короткой ножкой могло надеяться на брак только в том случае, если отец даст за ней приличное приданое. Подобные мысли постоянно мучили меня, и я часто лежала по ночам без сна.

Мне приходилось прятать под юбками куски сыра и свинины, которые я экономила из своей порции, и потихоньку передавать их Заре: мы встречались с ней в Линкольн Инн Филдс. Муж не позволял мне встречаться с моими родственниками у них дома, потому что, побывав там, пришел к заключению, что там очень дурной воздух, и ему не хотелось, чтобы я заразилась чумой.