Жена господина Мильтона

Парламент стал побаиваться подобного развития событий и предложил провести переговоры с армией — у кого меч, у того и сила! Но пресвитерианское население Лондона, подстрекаемое генералом Массеем, который так долго удерживал Глостер против короля, и генералом Брауном, «Пожирателем печенки», стало возражать и заставило парламент поддержать оппозицию. Генерал Фейерфакс отправился в Лондон и продвигался к нему, как к городу, занятому врагами. Тогда для моего мужа настали великие дни. Пресвитерианцы, его враги, перепугались и держались, как трусы. Они начинали громко вопить: «Один за всех!», когда узнавали, что армия остановилась. Но тут же начинали орать: «Переговоры! Переговоры!», когда армия начинала продвигаться вперед. Тауэр без боя сдался генералу Фейерфаксу, и он со своим войском торжественно промаршировал по городу с лавровыми ветвями на шляпах. Парламент им покорился и приказал продать конфискованные земли епископов и других нежелательных личностей, чтобы выплатить долги солдатам. Солдаты приободрились и стали задавать вопросы:

— Кто был первыми пэрами Англии? Разве не полковники Вильгельма Завоевателя и его солдаты? Или рыцари со своим предводителем? Или знать со своими солдатами?

Муж написал сонет, направленный против пресвитерианцев, назвав их губителями совести, и заявил, что новые пресвитеры были хуже епископов, которых они вытеснили. Он всегда выступал против них. Но это был тот же самый Джон Мильтон, который писал следующие строки шесть лет назад:

«Я могу сказать, что просто невозможно найти какие-то отклонения или пятнышко в Пресвитерианском Правительстве, и я могу взять на себя смелость предположить, что каждый честный протестант будет восхищаться его целостностью, правотой, священными и праведными целями и даже может поклясться, что это правительство является единственным истинным церковным правительством, настолько точно оно соблюдает Евангелие и Заповеди Священного Писания».

Теперь у нас в доме служил Том Теннер, он был на посылках и выполнял тяжелую, непосильную для женщин работу. Он был ярым пресвитерианцем и называл себя «зимней пылью» и «червем длиной в пять футов». Он постоянно благодарил Бога за Его милости и сильно закатывал глаза, так что были видны только белки. Транко и мне его рассуждения казались поразительно нудными еще и потому, что каждый день он нам ведал о своих хворях и болячках. Один день это была флегмонозная ангина, на следующий — понос, затем воспаление легких, и каждый раз он нас просил, чтобы мы за него помолились Богу, а когда ему становилось легче, он страстно благодарил Бога. Муж над ним подшучивал и спрашивал, о чем говорилось на проповеди в церкви святой Анны.

И Том ему отвечал:

— О, хозяин, я слышал такую чудесную проповедь, жаль, что вы ее не послушали!

Как-то раз он добавил:

— После такой службы ваша душа воспарит из вашего грешного тела!

— Что это еще такое? — воскликнул муж. — Как ты смеешь называть мое тело грешным? Выражайся поосторожнее!

— Нет, хозяин, — продолжал Том. — Вы, конечно, настоящий джентльмен, благодаря Богу, но я хотел сказать, что молитвы…

— Расскажи мне, какой текст читали, — прервал его муж.

— Текст, хозяин? Что? Какой текст? Там говорилось о короле иудеев, который взял нож, отрезал страницы у книги и стал швырять их в огонь. Наш священник заявил, что с помощью ножа можно разрезать на кусочки…

— Что тот же самый нож? — насмешливо воскликнул муж. — Неужели он сохранился?

— Не знаю, сохранился он или нет, но священник готов был разрезать ножом на клочки произведения ныне здравствующих поэтов, вплетающих в свои стихи имена языческих богов и богинь: которые рассказывают пошлые сказки о нимфах и тому подобное.

— Лучше бы он отрезал себе уши!

— О, господин, разве можно плохо отзываться о нашем священнике, преподобном Кристофере Лаве? Он так хорошо молится вместе с несчастными прихожанами, у которых кроме работы и молитв нет других радостей… Он говорит с ними от чистого сердца и благословляет имя Божье!

— Том, — продолжал муж, — клянусь, что твой преподобный не может хорошо читать проповедь. Но расскажи мне, как был разделен текст?

— Хозяин, священник взял маленький перочинный нож… — начал было Том.

— Что, тот же самый небольшой перочинный нож? — нарочито удивленно воскликнул мой муж. — Неужели он не затупился после того, как он кромсал твердость бессмертных поэм?

Он продолжал дразнить бедного Тома, подражая распевности выговора проповедника валлийца и насмехаясь над глупостью его паствы. В конце концов Тому это надоело, и он ушел.