Жена господина Мильтона

— Муж мой, что вас так расстроило? Почему вы плачете? Голова у меня почти не болит. Могу ли я вас как-то успокоить?

Он перестал рыдать, но ничего не ответил. Я повторила свой вопрос немного громче и добавила, что мне очень жаль, если я его рассердила своей глупостью.

Мильтон продолжал молчать, но я видела, как он протянул руку к бокалу с вином и сделал глоток. Я поняла, что он бодрствует, но не желает со мной разговаривать.

Мне не оставалось ничего иного, как пожать плечами, и вскоре я снова заснула. Мне снился ужасный сон штурма замка в Ирландии. Я ясно видела худые испуганные лица молодых рабочих ирландцев, которые сражались, стоя на крепостной стене, вооруженные лопатами. На них нападали английские копьеносцы и сбрасывали их вниз. Я увидела Myна. Потом он пропал и снова показался среди облаков дыма от пламени, объявшего ворота замка.

Когда я проснулась несколько часов спустя, моего мужа уже не было в комнате, миссис Томазина Мильтон принесла мне завтрак в постель, чтобы мне не появляться за общим столом. Она решила, что я уже распрощалась с девственностью. Я видела, что муж вынес все свои вещи из комнаты. А я надеялась, что смогу ему все объяснить, когда он придет, чтобы пожелать мне доброго утра, и тогда ему не нужно будет гневаться. Я задержалась в комнате, ожидая его, но он не шел. Наконец прибежала Зара, чтобы хихикая сообщить, что карета уже ждет. Когда я спустилась, муж сидел на коне, с объяснениями предстояло подождать до ночи.

Я села в карету и почти все время путешествия дремала, но пару раз он приказывал мне взглянуть из окошка на прекрасный вид — Виндзорского замка с круглыми белыми башнями. Муж сказал, что он об этом написал стихи.

Мы видим башни и укрепления,
Окруженные высокими деревьями.

Он несколько раз рифмовал эти стихи по-другому, пока не остался доволен.

Мы проехали город Брентфорд, где находилось одно из самых богатых поместий короля, и деревню Тернхем Грин, наконец добрались до Хеммерсмит, и оттуда по обе стороны дороги потянулись дома до самого конца путешествия. Это был Кенсингтон. Справа от нас остался Сент-Джеймский дворец с обширными садами, мы проехали мимо дворца Уайтхолл и Черинг-Кросса и отправились вдоль Стрэнда.[49] Мне были знакомы все названия, но все я видела собственными глазами в первый раз и так продолжалось до тех пор, пока мы не добрались до сердца Лондона.

Вокруг стояла суматоха, раздавались крики, вопли и завывания. На тротуаре царила толчея, я спросила, может, сегодня базарный день или, может, эти люди затеяли бунт. Матушка рассмеялась и объяснила мне, что сейчас июнь, и город очень опустел, потому что многие знатные господа отбыли в деревню со слугами, чтобы там провести лето вдали от городской толчеи. Я часто бывала в Оксфорде и Тейме, и раз была в Вустере, где навещала родственников матушки в Ханибурне. Но ни один из этих городов даже в рыночный день никогда не видел столько народа, там никогда не было такой вони. На булыжнике возвышались кучки лошадиного навоза — на пятидесяти ярдах улицы его было столько, что можно было удобрить поле в двадцать акров. Кругом валялись капустные листы и кочерыжки, лопаточки гороха, грязные тряпки и мусор из сточных канав. Все тухло под горячим солнцем, и у меня опять закружилась голова. Кроме того, воздух отдавал запахом серы, а плотный вонючий дым вырывался из каминных труб и расстилался вдоль улицы: в Лондоне топили не дровами, а битуминозным углем. Те, кто не привык к подобному запаху, мог просто задохнуться.

— Как можно здесь жить и не сойти с ума из-за жуткого крика или не падать в обморок от страшной вони? — поинтересовалась я.

— Ты скоро привыкнешь к суете Лондона, — сказала матушка, — и станешь считать скучной деревенскую жизнь. Для настоящего кокни за Брентфордом начинается варварство, а христианский мир заканчивается в Гринвиче. Лондон является великим центром вселенной с тех пор, как начался распад Рима, в нем сейчас в два раза больше населения, чем было.

Муж сообщил, что родился недалеко от церкви Боу, в доме под названием Спред Игл на Бред-стрит. В этой церкви в колокольню угодила молния, и ее колокола звонили, когда маленький Джон лежал в колыбели.

Вечер был туманным, кругом отсвечивали фонари и факелы, а высокие дома затемняли улицы и лишали их остатков света. На улицах были такие толпы, что наши лошади с трудом продвигались вперед и нам пришлось встать в конце длинной процессии застопоривших карет, и так мы провели не менее получаса. Пока мы ждали, мимо нас прошествовал отряд в четыре сотни парней, возвращавшихся с учения, они несли пики, и наконечники были покрыты мелом против ржавчины. За ними следовал отряд в две сотни мушкетеров. Они пели песню «Последняя ночь епископов» с припевом:

Вы очень нахальны, прелаты!
Убирайтесь вон, прелаты!

— Нехристи поганые! — возмущалась матушка и грозила им кулаком.