Жена и дети майора милиции

— Когда я вижу их произведения или слушаю, если это музыка, то у меня к людям искусства очень хорошее отношение. Но когда они появляются в нашем архиве, тогда я их боюсь.

— Почему?

— Видите ли, Ольга Сергеевна, люди искусства не могут понять, что на все существуют твердые ставки. Им кажется, что для особенных талантов существуют отдельные, особенные ставки.

— А вы сами согласны с этими твердыми ставками?

— Согласен, — ответил Иван Иванович, — а то ведь такая начнется неразбериха — весь учет рухнет. Талант — это соловей на ветке, это — цветущий куст, а не надбавка в рублях.

Я не выдержала и сказала ему:

— Что же вы, Иван Иванович, вводите меня в заблуждение? «Я говорил, я предупреждал». Вы же орел, вы же все понимаете. Неужели нельзя как-нибудь задним числом «причесать» эти три поступления? Мы же с вами эти деньги не брали, и никто их не брал. Получили те, кому положено, и мы их не убивали, они сами умерли.

— Я старый, — сказал мне в ответ Иван Иванович, — и не научен «причесывать». Лучше, Ольга Сергеевна, напишите объяснение, я приколю к делу и пусть ревизия скажет, что ей положено.

И тут опять раздался звонок от Анны.

— Я сижу у телефона. Ты не звонишь. Ты что, так и будешь надо мной издеваться?

Сейчас немножко отведу душу.

— Да, так и буду. Это мое хобби. В рабочее время. А ты уже на пенсии? Что это ты дома сидишь?

Анна свалилась от моих слов без чувств или очень прикрыла ладонью мембрану, тишина там была провальная. Наконец пробился ее голос:

— Стыдись. Я на два года моложе тебя.

— Тогда силенки еще есть, возьми себя в руки.

Иван Иванович поднялся и шаркая, старческим шагом вышел из моего кабинета. Сгорбленная спина под серым пиджаком. Пиджак выношенный, с оттянутыми карманами. Еще два года назад был элегантным седовласым вдовцом, искал себе невесту, хотел жениться, но оттого, что всю жизнь верой и правдой служил цифрам, считался педантом, человеком черствым и недалеким. И все подшучивали над его желанием жениться по любви в преклонные годы. Амурными его делами занималась наша вахтерша Алевтина, и все были в курсе этих дел. Алевтина говорила: «На амурном фронте он и засох окончательно. Не видел себя со стороны. Не понимал, что ему медсестра нужна, а не любовь. Хотел жениться на одинокой, в годах, но чтобы была особенная: по воскресеньям ездила на электричке в лес, стихи на память знала. Где я ему такую могла найти?»

Мы договорились с Анной, что Кира придет ко мне вечером, часов в восемь, но она заявилась, как только я переступила свой порог. Пришла томная, источающая слабый запах хороших духов, в белом балахоне, который делал ее похожей на девочку, собравшуюся на карнавал.

— Ну что вы тут выдумываете? — спросила недовольным голосом. — Мама умеет сочинить сюжет с героем-злодеем, но вы-то, Оленька, зачем во все это втягиваетесь?

Она всегда звала меня по имени, и мне с годами это все больше нравилось. Я смотрела на нее и понимала, что Анна не зря била тревогу. Кира была, что называется, на излете. Что-то в ней было такое, что говорило: не верь мне, я еле держусь, как вы все меня обманули.

— Ну, воспитывайте меня, — сказала Кира, — что же вы молчите?

— Рассказывай. Чтобы воспитывать, надо что-то знать. — Я очень боялась проговориться, что читала письмо. — Так что там за героя-злодея изобрела Анна? Что у вас там за игра?

— Это не игра. Игра была и прошла. Сейчас все очень и очень серьезно, — ответила Кира.

— Почему же тогда об этом так печально?

— Потому что всякое свершение печально, — сказала Кира. — Вы должны это знать: счастье — когда достигаешь цели, а когда достиг, — опустошение.

— Ты выходишь замуж? — Мне хотелось большей конкретности в нашем разговоре, но я не могла произнести даже имени — Дориан.

— Да, — ответила Кира, — но я не хочу раньше времени волновать маму. Вы же знаете, какую скорость она может задать своей суете.

Я это знала и все же не имела права поддакивать Кире.

— Она твоя мать, и ты уж, пожалуйста… И потом, что-то мне не нравится ее отстраненность от твоего замужества. Ты хорошо знаешь этого человека, уверена в нем?

— Пусть он меня сначала узнает хорошо, — ответила она, и в ее голосе послышалась заносчивость. — Объясните мне хоть вы, почему это женщины должны до последней минуты сомневаться, женятся на них или не женятся?

О всех женщинах я судить не могла, но у Киры должны были быть веские причины для сомнения. Это же она получила письмо, в котором ей объяснялось, что она веточка, а не дерево. И ее любовь безответна, она одна на двоих. Если я правильно ту галиматью запомнила, ничего не перепутала, то там было сказано: тебе, малышка, рядом с великаном делать нечего. И еще там было что-то о припадках ревности, о цветных шариках из детской игры «Мозаика» и призыв «Люби меня». А в конце письма почти впрямую говорилось о женитьбе, что этому не бывать. Поскольку все хотят присвоить себе человека искусства, то не достанется он никому.

Так что же? Все перевернулось, и теперь этот царь природы решил жениться? Но этого же не может быть! Откуда у меня эта дубовая уверенность: не будет, потому что быть не может.