Жена и дети майора милиции

— Я на этой базе не работала, говорить зря не буду. — Зинаида вспыхнула, разволновалась, тоже не любила Шубкина, но хотела быть справедливой. — Я знаю другое, что через его фельетон потом было. Этот шофер, Валькин муж, куда только не ходил, чтобы доказать свою невиновность, хотел, чтоб в газете хоть строчку дали в его защиту, ваша Матушкина его слушать не стала. А потом Дударевы вскорости развелись, муж опять стал Пиотухом, уехал в свой район. Валька рожала уже без него. В своем районе этот Пиотух женился, сейчас он Артамонов.

Зинаида снимала с веревок старье и носила его охапками в сундуки.

— Зиночка, — взмолилась я, — давай это барахло сложим посреди двора и сожжем. Не понадобится оно никому никогда.

Зинаида была согласна: не понадобится. Но сжечь?! Это вызывало у нее смех, как это можно взять и сжечь добро, пусть даже ни на что не годное.

— Это ты так говоришь, потому что живешь как перекати-поле. И Шубкина поэтому по-настоящему не боишься. Что он тебе? Сядешь в поезд и дальше поедешь, а мы уж отсюда никуда.

5

Наконец-то Шубкин ляпнул в своем фельетоне ошибку, и поймала ее в гранках я. Поймала и заметалась: говорить — не говорить? Собственно, это была не ошибка, а чистейшей воды двусмысленность, в редакции такие ошибки носили имя «слепых» и были они похуже так называемых фактических. Новый фельетон Шубкина назывался «Уа-уа». Посвятил он его родильному отделению больницы, которое вступило в строй после капитального ремонта в плохом состоянии. «Радость врачей и колхозников, — писал Шубкин, — оказалась преждевременной. Через неделю в тяп-ляп отремонтированном родильном отделении стали вылезать на свет недоделки». От фактических ошибок Шубкин был застрахован железно. Поговорив с героем будущего фельетона, он заставлял его расписываться в своем блокноте, и герой потом ничего не мог опровергнуть, даже если Шубкин поворачивал факты совсем в другую сторону. «Недоделки» же в родильном доме могли сделать Шубкина хоть на короткое время посмешищем в районе, и я не знала, что делать: сообщить дежурной по номеру или сделать вид, что ничего не заметила? Читать в гранках фельетон мне было совсем не обязательно. Дежурила Анна Васильевна. И я пожалела ее. Последняя слепая ошибка произошла месяц назад на ее же дежурстве. Тогда была опубликована вверх ногами фотография. На газетной полосе эта фотография оказалась не просто перевернутой, а как бы с подлым подвохом: спортсмен, преодолевающий планку в прыжке в высоту, оказался летящим под планкой. А подпись под снимком приобрела цвет черного юмора: «И в нашем районе покорили высоту в два метра!» Обычно редактор не наказывала Анну Васильевну, тут срабатывал, как признавалась под настроение сама Матушкина, «фактор полезного для редакции мужа», но на этот раз фотоснимок приобрел такую популярность в районе, что Анна Васильевна получила выговор. Я вспомнила это и на смешке обратила внимание дежурной на «недоделки». Анна Васильевна заволновалась, газета и так опаздывала.

— Давай оставим, — предложила я, — пусть хоть один раз над ним посмеются.

— Ты что? — Анна Васильевна глядела на меня как на чудовище, в глазах ее сверкал откровенный ужас. — Разве можно нашу работу смешивать с личной неприязнью?!! Как у тебя только язык повернулся? Как только твоя голова могла придумать такое?

Она заболела от моего предложения, стала пить валерьянку. Потом побежала к редактору. Шубкина в это время не было в Тарабихе, он выехал в командировку, связаться с колхозом мы не смогли, Матушкина поручила мне придумать другую фразу: «Бережно, сохраняя авторскую мысль, без механической замены «недоделок» «недостатками». Я сочинила эту фразу. «Но ремонт был сделан спустя рукава, ни новорожденным, ни их матерям он не доставил радости». Матушкина, по словам Анны Васильевны, скривилась от этой фразы, но подписала фельетон в печать.

Но вот приехал Шубкин и еще раз показал себя во всей красе. Теперь он ничего не терял, «недоделки» из родильного дома не увековечились в его фельетоне, и он негодовал:

— То, что написал я, — это написал я! Любое слово вы можете впредь толковать как угодно. Но прошу впредь не прикасаться к моим материалам!

— Впредь, впредь! Мы будем впредь делать то, что потребует газета и редактор! — кричала я ему в лицо. Наши столы были напротив, и я видела, что он вовсе не разгневан правкой в фельетоне, а просто накачивает себя несогласием, не желает быть благодарным за то, что избавили его от «слепой» ошибки. — А ты, Шубкин, впредь, пожалуйста, потише негодуй, а то однажды так ляпнешься, что костей не соберешь. Это ведь я заметила твои «недоделки». Молись на меня, я ведь могла и не заметить!

Он притих, как будто принял мой совет, и тихо, чтоб не слышали Любочка и Анна Васильевна, ответил:

— Помолюсь, помолюсь, имей терпение.

Но терпения у меня не было.

— А почему это один человек у нас пишет фельетоны, — риторически на всю комнату вопрошала я, — что за монополия? Это неправильно! Я тоже хочу написать фельетон. Про тебя, Шубкин. Только вот где бы его напечатать?