Жена и дети майора милиции

— Я серьезно, — кротким голосом добивалась Майка, — ты не понимаешь, как это важно. Ведь если он посмотрел на тебя, я уж больше никогда не приду в этот бассейн.

— Глупо, — объяснила я, — при чем тут бассейн? Если этот Павлуша посмотрел на меня, то посмотрел как на пустое место. Мы же не дурочки, Майка. Мы же прекрасно понимаем, что если кто и заинтересует Павлушу, то этот «кто» будет не из нашего и вообще не из девятого класса.

Майка не сразу вернулась на землю. Она еще долго витала в облаках. Только когда мы подошли к моему дому, она очнулась.

— Завтра ты пойдешь в бассейн одна, — сказала мне, — пойдешь и понаблюдаешь за Павлушей: заметит он мое отсутствие или не заметит?

Я считала Майку умней. Неужели без всяких наблюдений непонятно, что обе мы для Павлуши позавчерашний день, воспоминание детства.

— Майка, — сказала я, — не заносись. Люби своего Павлушу как любила и не устраивай ему сцены ревности. Не забывай, что ты в облаках, а он на земле, ты его видишь, а он тебя нет.

Я могла бы ей и еще кое-что сказать; никакая это у тебя не первая любовь, а просто выдуманная, но я уже знала, что от выдумки человек иногда страдает больше, чем от правды, и сказала другое:

— Пошли, Майка, к нам чай пить. Мама утром поставила тесто для пирогов. Если это тесто мне не привиделось и оно не убежало, то сейчас там на столе такой пирог, перед которым враз померкнут все твои любовные трагедии.

Но пирогом в квартире не пахло. Тесто перекочевало из кастрюли на клеенку стола. Борис Антонович подвел нас к столу, как к пепелищу.

— Вот здесь должен был быть пирог, — сказал он, — Люся должна была прийти в обед и испечь его. Но она позвонила, что срочно едет в совхоз.

Люся — это моя мама. Пироги она печет раз в три года и если уж поставила тесто, то событие, видимо, того требовало.

— Мне кажется, Борис Антонович, вас можно сегодня поздравить с днем рождения, — сказала я.

Он махнул рукой: какое, мол, теперь это имеет значение?

— Пирог будет, — сказала я, — клеенка чистая, тесто мы взбодрим маслом, сделаем его песочным, к тому же у нас имеется клубничное варенье. — Я развела руки и закрыла глаза.

— Ты уверена, что у тебя получится? — спросил Борис Антонович.

Я была уверена не в своих, а в Майкиных кулинарных способностях, но ответила лихо, как бы о себе:

— Что за детский вопрос!

Надо было видеть в эту минуту Бориса Антоновича: он оживился, побежал к себе в комнату, вернулся в белой рубашке, с черной бабочкой на шее. Он никогда не праздновал свои дни рождения, и я подумала, что у него сегодня круглая дата. И если он не говорит, сколько ему стукнуло — семьдесят или семьдесят пять, — то и не надо спрашивать, пусть побудет еще один вечер молодым.

— Мы закатим пир на весь мир, — сказал Борис Антонович, — вы тут колдуйте насчет пирога, заваривайте чай, застилайте стол белой скатертью, а я сейчас пойду в магазин за конфетами. Я знаю, какие конфеты вы любите, и они через двадцать минут будут здесь.

Когда он ушел, мы с Майкой переглянулись. Наши взгляды сказали: сейчас он притащит конфеты «Гусиные лапки». Это мы себе кажемся взрослыми, а в его глазах по-прежнему дети. И пусть он думает, что мы все еще любим эти «Гусиные лапки», пусть. Сегодня у него особенный день. Я так и сказала:

— Пусть будут «Гусиные лапки». Сегодня он имеет право на любое заблуждение.

Майка поставила в духовку пирог, и через несколько минут он заблагоухал по всей квартире. Пирог перекочевал на стол, а Борис Антонович появился на пороге с кульком конфет в руках. Пирог сверкал блестящей корочкой, весь лучился, словно от радости. Виновник торжества тоже хотел улыбнуться, но у него это не получилось. Снял плащ, прошел на кухню, положил на белую скатерть кулек с конфетами.

— Что случилось? — не выдержала я.

— Ничего, пустяки, — Борис Антонович снова попробовал улыбнуться, и опять у него это не получилось.

— Нет уж, выкладывайте, — потребовала я.

Но он ничего не сказал, уставился на пирог, и в глазах его зажглись веселые огоньки.

— Далеко не убежало, — сказал он, видимо, о тесте, — и сейчас нам уже ничто не помешает закатить пир на весь мир!

Он снял с полки узбекскую пиалу, решил туда пересыпать конфеты, я поставила рядом с этой чашей вторую, такую же, потому что в одну конфеты не влезли бы. И тут все это случилось… Борис Антонович развернул кулек, и мы втроем ахнули: «Гусиных лапок» было штук пять или шесть, остальное оказалось чем-то, чему и названия нет, — крошками печенья, пряником с отвалившимся краем, цветными шариками карамели и просто фантиками от разных конфет. Как будто кто-то все это смел в кулек с неопрятного прилавка кондитерского отдела и вручил Борису Антоновичу. Мы думали, что он схватится за сердце, растеряется, возмутится, но Борис Антонович хлопнул в ладоши и как будто даже восхитился кем-то:

— Ну сильна! И коварна, как демон! Это не просто месть — око за око, это, братцы, ножом в спину, да еще из-за угла.