Жена и дети майора милиции

И полилась беседа: «Почему, Арнольд Сергеевич, иногда легковесная во всех отношениях песня мила человеку и даже нужна?», «А что делать человеку, если не дал бог таланта?», «А вам хотелось бы, чтобы ваши дети тоже стали композиторами?» Арнольд отвечал: «Любовь к песне той же природы, что и к человеку. Бывает же любовь к легковесному человеку. Сама любовь как любовь, но вот когда такая, легковесная, проходит, почему-то чувствуешь себя обкраденным». «Бога не надо винить, он талантом никого не обидел, а вот человек свой талант рубит иногда под корень». «Нет, своих детей композиторами видеть не хотел бы. Это все равно что самому повторить пройденный путь, но теперь уже верхом на своих детях». Этот ответ показался туманным, Полина потребовала пояснения. Арнольд пояснил:

— Не родители ведут за руку детей, расчищая собой путь, а дети тащат на себе знаменитых родителей и гнутся под тяжестью их авторитетов.

За какой-нибудь час Полина не только много нового узнала о «везучем Арнольде», она просто его узнала. Жил-был тюфяк, играл на гитаре, пел песенки, плакал в телефонную трубку: «Полина, я тебя умоляю, поговори с ней, нельзя же так обращаться с человеком, я же человек». А оказалось, не было никакого тюфяка, а была легковесная песня, которую он сочинил. Песню звали Верочкой, он любил ее, а когда она ушла от него, почувствовал в своей душе пустоту, как будто его ограбили. Теперь он не помнит уже тот мотив, смотрит на Верочку добрыми глазами, видимо, чувствует себя в чем-то виноватым, хотя ни в чем не виноват.

Они ушли. Вся эта встреча — вопросы, ответы, Верочкины стоны, когда она не поспевала за ними записывать, — через минуту уже казалась нереальной, придуманной или случившейся очень давно. Поэтому, когда позвонила Наталья и спросила: «Что ты делаешь?» — Полина ответила: «Можно бы и догадаться. Сижу смотрю телевизор». У нее было сто обид на дочь, прощенных, но не забытых, и всякий раз в начале разговора какая-нибудь из этих обид всплывала в памяти, и Полине стоило труда побороть ее и настроиться на ласковый лад. Когда-то она рассказывала дочери все, о чем спорили на летучках в редакции, кто из подруг чего себе купил, куда поехал, советовалась с ней, но с тех пор как появился зять Вася, все разговоры на подобные темы закончились. Виноват был в этом не Вася. Голос, сказавший за стеной роковую фразу, был явственно Натальин: «Ты же знаешь маму, вот уж кого хлебом не корми, а дай поговорить». Но это был только взмах кнута, удар последовал следом: «Я тебя прошу, Вася, сдерживай себя при ней. Ведь потом все твои откровения будут пущены против нас».

И кончилась жизнь. На несколько часов. Глубокой ночью, выпив в последний раз валерьянки, она сказала себе: «Ты тоже была в молодости жестокая. Они все жестокие. Ей просто хочется уберечь от всех напастей своего Васю. А уж за чей счет, об этом она не задумывается».

— Сидишь и смотришь телевизор? Счастливая, — сказала Наталья, — а я учу, послезавтра экзамен. Васька поехал со своими на дачу, чего-то там копать-сажать. Мама, ты меня любишь?

Один такой вопрос, и у Полины останавливалось сердце.

— Глупенькая, кого же мне еще любить.

И тут Наталья вонзила в ее любящее сердце иглу.

— Мама, я есть хочу.

— Немедленно приезжай. — У них что, совсем поесть нечего? Прикрывают свою скупость модными диетами? Знаем мы эти диеты. — Приезжай, я тебе картошки нажарю, омлет сделаю.

— Сколько я себя помню, все жареная картошка и омлет. У меня, если вспомнить, было очень однообразное детство.

— В смысле еды?

— В смысле всего.

— Зато уж как выросла, организовала себе цирк и ярмарку, такое разнообразие вокруг, что корке хлеба радуешься.

— А ты в корень гляди, почему я все это терплю? Почему?

— Наверное, любишь Васю.

— Может быть, и люблю, теперь уже этого никто не узнает. А терплю все это, потому что хочу доказать и тебе, и Ваське, и его родителям, что я не только не хуже вас всех, а кое в чем и лучше.

— Мне это не надо доказывать. Мне не надо великой дочери. Мне хватит того, чтобы она не голодала и была здоровой.

— А мне мало. Ты знаешь, что такое — душа жаждет уважения?

— Представляю.

— А я знаю. И хочу это уважение получить от людей. Пусть их будет в моей жизни пять — десять человек, но они будут меня искренне уважать. И это выше славы, выше любви, выше всего на свете.

Вот только теперь Полина почувствовала, что всего этого для одного дня многовато: и Верочки с Арнольдом, и Наташи с ее такой неожиданной жизненной программой.

— Наташенька, — сказала она, — уважение — дело хорошее, но я мать и мое сердце болит совсем по другому поводу. Приезжай, я покормлю тебя.

— Не могу. Но ты не беспокойся. Нажарить картошки я и здесь могу. Скучно все это — картошка, картошка.