Жена и дети майора милиции

Я знала, что ответить. Лилька была из тех бывших учениц, которые, по моим наблюдениям, учиться не только не хотели, но и не могли. Пробелы у них в знаниях начинались с начальных классов и были необратимыми. Наиболее ловкие из этого числа в старших классах приноравливаются кое-что запомнить на лету, списывать, ловить подсказку, а такие, как Лилька, хватают двойку за двойкой, переползают по милости школьной системы из класса в класс, а потом удивляют своих бывших учителей и одноклассников успехами в какой-нибудь неожиданной области — становятся даже знаменитыми художниками или артистами. Для этого надо только кое-как закончить школу и поступить в  с в о й  институт. Я еще ни одного дня не работала учительницей, но уже знала, что буду помогать таким вот плохим ученикам, облегчать их долгую, полную унижений школьную жизнь. И я ответила Георгию:

— Конечно, я помогу, что за вопрос…

Только назавтра я узнала, что был за праздник: Георгию исполнилось сорок лет. Как бы я к нему хорошо ни относилась, возраст его ужаснул меня: много! В такие годы Георгию надо было как-то не так распоряжаться своей личной жизнью. Неправильно это — пристроечка, неприкаянная Лилька и эти его приходы по вечерам. Если он не думает жениться на Лильке, если его после работы ждут дома жена и дети, то не в вечернюю школу надо мне определять Лильку, а открывать ей глаза на злодейство Георгия.

Мне опять была нужна для успокоения Регина.

— Послушай, — говорила я ей, — кончится все это тем, что он бросит Лильку. Они все если не женятся, то бросают.

— Не бросит, — отвечала Регина с таким видом, будто что-то больше меня знала. — Георгий никогда не бросит Лильку.

— Почему?

Регина взрывалась:

— Отстань! И заруби себе на носу: Георгий никогда не бросит Лильку. Он ее любит. Она смысл его жизни.

Регина, похоже, злилась, что кто-то кого-то любит. Наверное, потому, что ее никто в ту пору не любил. Как и меня. Но я тогда еще не знала, что это жизненная беда — жить без любви, а Регина знала.

— Ты заблуждаешься насчет смысла жизни, — говорила я Регине, — все мужчины до поры до времени кролики, пока не ускачут в сторону. Тогда всем становится ясно-понятно — подлецы, обманщики. И у Лильки то же самое будет.

Регина смотрела на меня с усмешкой:

— Только не прикидывайся знатоком мужчин, мы ведь из одного выпуска.

Она могла бы вместо «выпуска» сказать «института», и тогда бы на роль знатока я тоже не могла претендовать. На нашем факультете на всех пяти курсах училось всего десять парней.

Первые дни сентября развели меня с Лилькой. Мне дали классное руководство в шестом классе, и я упивалась дружбой со своими учениками. Эта дружба забирала все мое свободное время. Ни на что другое его уже не оставалось. Беседы по душам, диспуты по книгам, экскурсии, походы. Родители ловили меня на переменах: «Пока есть еще музыкальные школы, спортивные секции, да и уроки когда-то надо готовить…» В учительской тоже пытались меня охладить: «Когда запал пройдет, дети вам не простят наступившей усталости. А такой марафон вам долго не выдержать». Но я выдерживала, первыми стали сходить с дистанции дети. Родители не стали со мной ссориться, они просто своей властью запретили им задерживаться после уроков. Осталась возле меня горсточка, и я притихла. Не сообразила, что именно этой горсточке, которую никто не ждал дома, я и была по-настоящему нужна. Регина мне не сочувствовала. Она с самого начала была против такой самозабвенной дружбы с детьми. Мы с ней даже однажды из-за этого поругались.

— Это убожество, а не демократизм, — кричала Регина, — учитель должен быть учителем, а не детским лидером.

— Скажите, какое знание новых терминов! Лучше уж быть лидером, атаманом, предводителем шайки разбойников, чем лицом, временно посетившим школу. Что ты так засмущалась: ведь спишь и видишь свой вагон-ресторан.

Регина мне как-то сказала, что ей с детства надоела бедность, со школьных бесед обрыдла духовная красота, которая выше физической. Так хочется быть хорошо одетой, что года на два-три пошла бы работать в какой-нибудь буфет или вагон-ресторан. И вот я от обиды, от злости, а более всего от вынужденности и утром, и вечером сосуществовать с ней на двенадцати квадратных метрах обратила доверчивость Регины в свое оружие.

— Ладно, — сказала мне тогда Регина, — ты у меня еще вспомнишь этот вагон-ресторан, ты у меня еще попляшешь, как жаба на сковородке!

— На раскаленной, — подсказала я.

Регина, преподававшая географию, редко прибегала к образам в своей речи, и «жаба» родилась, видимо, от крайнего негодования.

Похолодало той осенью в конце октября. Неожиданно и резко. Днем было тепло, а ночью ударили заморозки. Лилька постучала на рассвете в нашу дверь, вошла, накрытая одеялом, села на стул, отбивая зубами дробь. Был седьмой час, и я уступила ей свою постель.

— Ложись. Мне уже пора вставать.

И Регина поднялась. Хмуро, но с сочувствием смотрела на Лильку. Потом мы втроем пили чай. Лилька сидела в моей постели, обложенная подушками, разрумянившаяся, и взгляд ее светился радостью.

— Так хорошо, девочки, как у родной мамы.