Жена и дети майора милиции

В один из вечеров я столкнулась с Георгием возле калитки. Мне показалось, что он меня ждет, потому что сразу спросил:

— Вы не забыли мою просьбу?

Я забыла, но признаться в этом не могла и кивнула, что помню.

— Я взял в школе справку, что Лидия закончила восемь классов и по многим предметам аттестована за девятый.

Я вспомнила: он просил меня определить Лильку в вечернюю школу.

— Но она ведь нигде не работает. Вечерняя школа — неправильное название, а правильное — школа рабочей молодежи, то есть работающей.

— Я это знаю, — ответил Георгий, — вот и надо согласовать работу с учебой. Учеба для Лидии должна стать первым делом, а работа на этот период — второстепенным.

Устремления его были самыми благородными, но чего же он тогда так напуган? Я увидела его испуганные глаза и подумала: «Никакой не феодал, а трусливый, маленький, бесталанный человек; заморочил голову несчастной бесхарактерной Лильке, назвал все это любовью, и теперь оба мучаются от своей неустроенной жизни».

На работу и в школу рабочей молодежи Лилька пошла перед Новым годом. Мы с Региной употребили все свое учительское влияние, чтобы ее приняли с таким опозданием. А работать Лилька устроилась в камеру хранения заводского общежития. Лилька отправлялась туда после обеда, а училась с утра, и не каждый день, а четыре дня в неделю. Теперь уже Георгий редко бывал в пристроечке, хотя каждый день провожал ее после работы до наших ворот, и они там стояли под фонарем, как влюбленные старшеклассники. А потом Лилька шла одна по темному двору, опустив голову, и было видно, что ее зеленое пальто с желтым воротником не зря куплено на «печкины деньги». В нем Лильке было тепло, и она даже на ходу во дворе расстегивала его, чтобы в своей пристроечке сразу снять и повесить на плечики.

По воскресеньям она приходила к нам, садилась на стул посреди комнаты и говорила:

— Девочки, я договорилась, можете приходить в общежитие в душ.

Или:

— У нас в буфете дешевая печенка с луком. Вам взять?

А мы все старались свернуть разговор на ее учебу и на Георгия.

— Лилька, а когда ты двойки получаешь, то скрываешь от Георгия?

— Какие двойки? — Лилька втягивала голову в плечи, словно ждала удара. — Там же особенная школа, взрослые люди. Там не ради отметок учатся. И Георгий ни про какие отметки меня не спрашивает. Ему главное, чтобы я школу закончила, в институт поступила. — Лилька глубоко вздыхала. — Когда-нибудь поступлю. Только напрасно Георгий надеется: ничего великого из меня не получится.

Мы с Региной переглянулись: великого! Может, мы в глазах Георгия из-за своих дипломов — великие люди? Спросили об этом Лильку. Нет, великими мы не были. Великой будет она, Лидия, если не бросит школу. Так считал Георгий.

— Лилька, а почему ты его слушаешься? Он же тебе никто — ни отец, ни брат, ни муж.

— Ладно вам. У него вся жизнь из-за меня поломана, а я еще буду возражать, добавлять? Я за него, если надо, глаза закрою и умру, не сходя с места.

— Лилька, а как у него жизнь из-за тебя поломалась?

— А очень просто. Встала одна на профсоюзном собрании и высказалась: «Мы в глобальном масштабе все за нравственность, а в каждом конкретном аморальном случае надеваем черные очки и затыкаем уши ватой». И понеслось.

— Тебя уволили?

— Даже не собирались. Я сама ушла.

Сама. Как будто она могла что-то сделать сама, без подсказки Георгия.

После Нового года Регина сдержала свое обещание. Я заплясала, как жаба на раскаленной сковородке. Даже хуже: жаба могла выпрыгнуть, а мне было некуда. Регина спросила:

— Что ты можешь сказать о своей ученице Гладковой Тоне?

Я не стала спрашивать, с чего вдруг к ней интерес, а стала вспоминать Тоню Гладкову. Спокойная, внимательная, учится хорошо, с внутренним миром. И вдруг словно острым ножом кто-то пырнул мне в сердце. Впервые я испытала острую сердечную боль. Я уже знала, что сейчас скажет Регина: фамилия Георгия — Гладков, Тоня — его дочь. Регина по моему лицу поняла, что я догадалась.

— Но это не на сто процентов, — сказала она, — это еще может быть совпадением.

Я вспомнила: когда я в сентябре взахлеб дружила со своим классом, Тони среди нас не было. Пять-шесть человек и в самый разгар нашей дружбы держались в сторонке. Среди них была Тоня. Теперь я понимала, почему она так себя вела: она уже знала, что я из того двора, куда вечером уходит ее отец…

На уроке я поглядела на Тоню. Она сидела на предпоследней парте, белый воротничок, белые манжеты, внимательный и в то же время укоризненный взгляд в мою сторону. Мы говорили о Пушкине, который погиб ровно сто тридцать лет назад, я спросила Тоню:

— Ты знаешь наизусть какое-нибудь стихотворение Пушкина, которое выучила не к уроку, а просто для себя?

Она обстоятельно ответила:

— Я знаю много таких стихотворений, но не очень твердо.

Я волновалась, разговаривая с ней, а она нет, она уже ко мне привыкла за целое учебное полугодие. Больше всего мне хотелось спросить, есть ли у нее брат, сестра, как зовут ее маму и где она работает. Но я не могла, я тогда не могла даже взять ее личное дело и прочитать его.