Жена и дети майора милиции

— Товарищи дорогие, ребята милые, — пела Килька, — если б вы только знали, какой сегодня день! — Открывала им глаза, укоряла в толстокожести, призывала протянуть друг другу руки на вечную дружбу. Потом принялась за комплименты, и тут уж ее окончательно покинуло то, что Килька величала «мой врожденный юмор». — Вы все великие люди, да, да, да! Я преклоняюсь перед каждым из вас!

— Регламент!

— Килька, уймись, уважай меру.

Покрикивали, осаживали, но больше по инерции, по привычке. Каждый год за этим столом Килька изрекала что-нибудь подобное. Состарилась девушка и возлюбила ближних. Хотя, конечно, еще не старушка. А уж в собственных глазах и вовсе юное существо. Такие же желтые кудряшки на маленькой головке, теперь уже, конечно, крашенные. Смешно, но приятно, когда сверстница так себя представляет. Килька, Килька. Выпускница образцово-показательной двенадцатой школы. Выпуск 1948 года, десятый «А». Смешная и тогда была: головка желтенькая, спина узенькая, а рост… никто тогда не знал и сейчас не знает, какой у Кильки рост. Научилась как-то так проваливаться на одну ногу, съеживаться и скособочиваться, что даже на физкультуре не стояла первой. Сейчас уже не кособочится, не укорачивает свой таинственный рост, и все равно на глазок не определишь, сколько там еще после метра восьмидесяти. За свой рост и прозвище получила — Килька — такой вот юмор от обратного. Настоящее же Килькино имя — Каля, Калерия. У всех с годами Килькин рост вызывает нежность. Может быть, из-за шутки Барклая. Он всегда, увидев Кильку, изрекает жалостливым голосом: «Ножки-ручки с версту, шейка спичечная, а жить-то хочется». Все смеются, и Килька смеется. Когда-то она этим мужчинам здорово насолила. Они ведь учились в разных школах. Двенадцатая была женская, а сорок пятая — мужская. Килька сочинила про соседей песенку. Начиналась она так:

Как на фоне облаков
Стоит школа дураков,
Самая проклятая
Школа сорок пятая…

Стихи здорово огрели мальчишек. Кому охота быть дураком. Так что Килька теперь, можно считать, грехи замаливает, призывая к любви и вечной дружбе. Мальчишки из сорок пятой пытались тогда сквитаться, сочинить в ответ тоже что-нибудь такое-этакое, но, кроме двух слизанных строчек «не спешите, девки, замуж, замужем невесело», ничего впечатляющего у них не получилось.

А девки после школы и в самом деле не спешили замуж. Ринулись в институты. Только через два-три года, разглядев парней в своих институтах и вообще несколько разочаровавшись в жизни, они вспомнили про выпускников соседней школы. И началось: свадьба за свадьбой, все женятся, у всех новая жизнь. Килька вышла замуж за Германа. К пятому курсу они уже развелись. Герман далеко не ходил за новой женой, второй раз женился на Лиле Панкратовой из той же двенадцатой школы. Но и этот брак оказался слабеньким. Бросить красавицу Лилю никто бы не посмел, поэтому считалось, что она сама ушла от Герки. Ошиблась. Думала, любит, а на самом деле не любила. Это припечатал класс, значит, так оно и было. Класс никогда не ошибался, никогда не менял своего мнения. Герман долго после Лили был один, только лет через пять или шесть женился в третий раз. Тут уж он оставил в покое двенадцатую школу и осчастливил артистку ТЮЗа по имени Марлей. С тех пор эта Марлей каждый год в августе восседает вместе со всеми за столом на даче у Наденьки Смирновой. И когда все устают и забывают, кто они такие, зачем и почему явились на эту дачу, Марлей захватывает власть и начинает, по определению своего мужа Германа, «спасать женщин от этих вампиров и узурпаторов, то есть от мужчин». Это у нее такой пунктик: мужчины — женщины, мужчины — поработители, женщины — несчастные жертвы.