Жена изменника

Те, кому мы покровительствуем, стали изгоями своей страны, лишившись всех свобод и сохранив лишь право жить и дышать. Некоторые еще и сейчас скрываются в погребах и на чердаках, точно воры. Но они оказались нужны новой стране и новому народу, пропеченному на медленном огне грубой мощи и исполненных восторженной веры в практический идеализм и независимость.

В последнее время я часто вспоминаю, как сетует Данте в великолепном «Рае», Данте, который слишком хорошо знал, что значит страдать в изгнании:

Ты бросишь все, к чему твои желанья
Стремились нежно; эту язву нам
Всего быстрей наносит лук изгнанья[5]

.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Марта сидела на пороге, обмахивая лицо влажным передником. Даже в этот ранний час жара переносилась с трудом, но дул легкий восточный ветерок, который обычно стихал только к середине утра. Марта смотрела на мужчин, которые шли по полям, разминая пальцами и пробуя на зуб зреющие зерна, чтобы определить время сбора урожая. Она вышла из дому, чтобы не столкнуться с преподобным Гастингсом, уже несколько часов молящимся вместе с Пейшенс, которая до сих пор не вставала с постели, хотя с похорон мальчика прошло уже несколько недель.

Визит пастора начался довольно мирно со стиха из Послания к Римлянам: «Если Бог за нас, кто против нас?» — но потом он перешел к Посланию Иакова: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь». И наконец бросил несчастную мать на угли «Второзакония», в котором несчастные грешники со всеми своими семействами, с малыми и старыми, низвергаются в преисподнюю.

Едва успев сойти с повозки, преподобный отозвал Даниэля в сторону и со значительным видом прошептал ему на ухо несколько слов — наверняка, решила Марта, советуя в подобающее время возобновить свои супружеские обязанности, чтобы, родив другое дитя, Пейшенс забыла то, что потеряла. Проходя мимо Марты по дороге в поле, Джон проворчал:

— Клянусь Создателем, я встречал пресвитерианцев повеселее этого.

Даниэль вернулся домой через неделю после родов и искренне горевал о смерти сына. Но сейчас его прежде всего беспокоила жена, которая лежала в постели и почти всякий раз отказывалась от еды и питья, не желая прислушиваться даже к нуждам двух живых детей. Ночами, несмотря на удушающую жару, Уилл и Джоанна залезали в постель к Марте, прижимаясь поближе, и Уилл все наматывал и наматывал на палец пряди ее волос, свивая из них тугие колечки.

Марту же беспокоила злоба, неизменно появлявшаяся в лице кузины, стоило той на нее посмотреть. Не то чтобы это была открытая враждебность, скорее, накатывающее раздражение, которое со временем могло перейти в ненависть: взгляды, полные упрека, разговор сквозь зубы, подчеркнутое молчание в ответ на вопросы. Особенно Пейшенс злилась, когда Марта и Томас оказывались рядом, словно их счастье, хоть и тщательно оберегаемое, каким-то образом оскорбляло память об умершем младенце. Мэри и Роджер уехали после похорон, и Марте казалось, что Пейшенс большую часть вины за смерть ребенка возлагает на нее.

Через десять дней после возвращения Даниэля на пороге дома Тейлоров появился Эйза Роджерс. Томас и Джон ушли охотиться, и, когда мельник сдержанно улыбнулся Марте, обнажив за тонкими губами ряд потемневших зубов, она поняла, что он выжидал удобного момента, чтобы возобновить разговор о покупке земли. Выразив соболезнования Пейшенс, отрешенно сидевшей у стола, он вновь кратко изложил суть дела Даниэлю.

— Мистер Тейлор, — начал Роджерс, расправляя складки своей куртки, — вы честный человек и всегда держите слово. Но мне известно из достоверных источников, что человек, который работает на вас, опасный преступник.

Даниэль с несчастным видом посмотрел на Роджерса и провел пальцами, как граблями, по волосам, так что волосы поднялись петушиным гребнем.

— Томас всегда был честен и трудолюбив. Мне никто никогда не говорил, что он не тот, за кого себя выдает.

— Конечно, он трудится как лошадь, но в Салеме ходят слухи...

— Слухи, конечно, ходят, да еще гнусные сплетни жестянщика, — не выдержала Марта.

Она поднялась и встала за спинкой стула, сжав руки.

Даниэль поднял руку, призывая к спокойствию:

— Назвать человека преступником — это серьезное обвинение. О чем именно вы толкуете?

— О том, что он убийца короля, сэр.

С этими словами Роджерс повернулся к Марте, приподняв брови.

Даниэль вздохнул, чтобы справиться с волнением.

— Здесь, в Биллерике, — сказал он, — вы едва ли найдете фермера, у которого по рождению или по браку не имелось бы родственников, сражавшихся против короля. Но государь своею милостию всех их простил, сэр.

— Всех, да не всех. Он не простил тех, кто собственные руки обагрил кровью монарха, Карла Первого. Я слышал это от Эзры Блэка, семья которого пользуется уважением в Биллерике.

— Чушь какая-то! — воскликнула Марта раздраженно.