Жена изменника

В конце октября я принял участие в сражении при Эджхилле и убил своего первого противника — валлийца, который, признав во мне соотечественника, умер с проклятиями на устах. Он произнес их по-валлийски, и это подействовало на меня как жгучая кислота. Мне представилось, что я ношу эти проклятия, словно языческие знаки на голой коже. Потом мне пришлось убивать парней из Корнуолла, Ланкашира, Чешира и снова многих валлийцев без конца и без счету, и я познал, как мучительно числиться в предателях своей родины. За короля сражались тысячи валлийцев, ибо дом Тюдоров впервые пустил корни в твердой, но вдохновенной валлийской земле, а потому жителей тех мест невозможно лишить их законной гордости, разве что с помощью острого меча.

Победы сменялись поражениями, поражения — победами. Люди достойные, не чета мне, умирали, захлебываясь в собственной крови, а безжалостные мародеры жили и процветали. На каждого новобранца приходилось трое таких, кто под покровом ночи дезертировал в отдаленные графства. Солдаты тайно играли на деньги и проводили время с обозными девками, для отвода глаз звавшимися прачками. Порядок в армии никуда не годился.

В мае 1643 года мы соединились с кавалерией при Уинсби и разбили войска роялистов, взяв в плен восемьсот человек. Предводителем кавалерии был высокий, жилистый человек, который так здорово управлялся со своими всадниками, точно это был единый организм. Одежда на нем была грубая и не по размеру, а руки и ноги словно из кованого железа. Дисциплина в его рядах была строгая: за сквернословие — двенадцать пенсов, за пьянство — колодки, а за насилие над женщиной, будь она хоть вавилонской блудницей, — повешение. Его резкий, пронзительный голос разносился на милю по полю сражения, перекрывая все наши крики. Звали этого человека Оливер Кромвель.

Однажды поздним вечером я сидел под черным безлунным небом, завернувшись в плащ, и жевал свой ужин, который состоял из позеленевших от времени хлеба и мяса. И тогда из темноты ко мне приблизился человек и спросил, можно ли ему погреться у моего костра. Я сразу же узнал голос Кромвеля и с радостью освободил для него место поближе к огню. Этот голос я уже слышал в ту ночь — командующий переходил от солдата к солдату, подбадривая каждого и предлагая утешение и молитву. Мало кто из офицеров вел себя так, и поэтому Кромвеля особенно любили в войсках. Он говорил о простых вещах — о доме, о жене, о приносящей радость мужской работе там, далеко от полей сражений.