Жена изменника

На рассвете 26 января я был вызван к Кромвелю в Вестминстерский дворец. Меня провели по лабиринту темных комнат, в последней из которых я увидел генерала, который, стоя на коленях, в одиночестве молился. Увидев меня, он поднялся и сделал знак подойти ближе. В покоях горела лишь одна свеча, но я разглядел пар, клубившийся у его губ, подобно седому туману над северным морем. Человек этот только что возносил молитву, но в его лице не было ничего, что свидетельствовало бы о наигранном благочестии, лишь ровное сияние во взгляде, как будто он долго-долго глядел на замок и вот сейчас нашел к нему ключ.

Стоя в тени, он разглядывал меня, потом сказал:

— Я вижу, Томас, ты сильно изменился с тех пор, как пригласил меня к своему костру. Теперь ты уже не мальчик, а мужчина, который способен принимать решения.

Я кивнул в знак согласия.

— А твоя жена? — спросил он. — Как поживает твоя жена?

— Хорошо, — ответил я и вспомнил, что жена Кромвеля как раз тогда была тяжело больна.

— Говорят... — начал он, но остановился, точно обдумывал что-то очень важное. — Мне сообщили, что она, не таясь, высказывает сомнения в необходимости казни Карла Стюарта.

Его глаза были опущены вниз, и слова он подбирал осторожно, но я чувствовал явную угрозу в том напряжении, с каким он ждал моего ответа. Впервые за годы службы под его командованием, когда было выиграно и проиграно столько сражений, когда было пройдено столько испытаний и сплетено столько интриг, вознесших его на место человека, кому судьба предназначила управлять новой Англией, я почувствовал укол страха, но не за себя, а за Палестину.

— Моя жена всегда была верна нашему делу, — ответил я. — Но я полагаю, она свободна высказывать свое мнение, ибо теперь нам незачем страшиться тиранов. Или это не так?

Кромвель подошел ближе, чтобы я как следует прочувствовал впивающийся в меня взгляд:

— Скажи мне, как на духу, любишь ли ты свою страну?

Я ответил, что люблю.

Послышался шорох: это он потуже стянул на плечах свой плащ. На несколько секунд комната показалась мне пустой пещерой. Потом он резко спросил:

— Что на поле боя и гроза, и лекарство?

— Меч, сэр, — ответил я.

— Да, меч. Люди — те же мечи, Томас. Все мы орудия в руках Господа. Помнишь, как перед битвой при Несби я говорил тебе, что Бог любит того, кто избирает нелегкую дорогу?