Жена, любовница и прочие загогулины

– Никудышний человек, чреватая душа, чистое наказание на мою голову. Как выпьешь самогонки своей проклятущей, так и начинаешь корчить из себя великоважную персону. Ишь какой нестрашливец любомудрый выискался. Ведь только и умеешь что балясы точить да ругмя ругаться во вред себе и другим. Хоть тыщу лет думай, а хуже тебя, наверное, уже ничего не выдумаешь, разве ещё чёрта лысого. Ничем не исправимый охаверник, хоть плюнь. Весь ум давно пропил, а чего в голове нет, того к ушам не пришьёшь. На словах-то сквозь землю на километр видишь, а на деле насилу собственные тапки под ногами различаешь, грош цена тебе в базарный день. Таким червоточным чучелом, как ты, только ворон распугивать с огорода. Вот же послал господь муженька засморканного, хобяку и безпелюху, глаза бы мои на тебя не глядели…

Отец делал виноватое выражение лица и, не обижаясь на ворчание матери, ходил, как дождём прибитый. Пытался заговорить с каждым из членов семьи поочерёдно, однако уважения к своей персоне в ответ не получил. Ни от кого. Даже от Чуба, предвкушавшего отдых по случаю выходного дня и не желавшего портить себе настроение общением с предком. Тогда, нелепый и безвыходно-печальный, как пустое гнездо под стрехой заброшенной хаты, старый пердун влез в стоявшие в коридоре калоши без задников и, воровато покряхтывая, прошуркал в сарай, где – все знали – у него в качестве тайной заначки для опохмела был припрятан на стеллаже, среди коробок с гвоздями, шурупами и скудными рыболовными принадлежностями, литровый бутыль самогона. После чего пропал до самого заката солнца. В красных лучах коего вновь появился на свежий воздух, осунувшийся от обиды и одиночества, и, бормоча печальные песни военного времени, упал отдыхать посреди двора.

А Мария спозаранку успела смотаться к своим родителям. Отсутствовала довольно долго и воротилась разочарованная.

– Отец говорит, что никого из вашей семьи – кроме меня, конечно, – он в свой дом и на порог не пустит, – сказала она тоном, каким могла бы говорить умученная злыми хозяевами собака, если б на неё свалилась способность к человеческой речи.

– Ну, может, всё и образуется, – вяло изобразив ответное огорчение, предположил Чуб. – Пройдёт время, озлобление у твоих предков попритухнет.

– Может, и попритухнет, – согласилась Мария с противоречившим её словам выражением слабоверия на лице. – Но свадьба уже через две недели. А папа на свадьбу не пойдёт. И маму не пустит, представляешь, Коленька? Позор такой: свадьба – и без моих родителей.

– Нда-а-а, жа-а-алко, – проговорил Чуб, глядя на неё из-под полуопущенных век и стараясь не упускать из своего голоса продолговато-невесёлого выражения. – Без твоих роди-и-ителей – это, конечно, непоря-а-адок.

На самом деле ему была глубоко безразлична предполагаемая неявка на свадьбу Василия Поликарповича и Таисии Ивановны. Машкины старики заботили его не более чем прозрачный комариный писк на излёте ночи и неповоротливые рыбьи мысли перед дождём. Он и по собственным-то предкам не шибко тосковал бы на любом празднике. Какой от них прок? Практически никакого, только лишняя суета с тарелками и рюмками среди мутнословных воспоминаний об их прежних заслугах и об утраченных мечтах о справедливом обществе. С детства, сколько себя помнил, Чуб ощущал внутреннюю отъединённость от отца и матери. С возрастом она увеличивалась, как трещина в стене дома с недоброкачественно устроенным фундаментом. Впрочем, ему не виделось в этом ничего удивительного, поскольку он привык к подобному и не представлял иного состояния семейной атмосферы. Вполне закономерно, что в свете сложившейся ситуации Чуб плевать хотел на фокусы Василия Поликарповича и Таисии Ивановны, хотя они в совокупности даже его плевка не стоили: пускай себе не являются на свадьбу. По круглому счёту – так, наверное, даже проще. Меньше едоков и взгляду легче. На кой бес они сдались, пенсионеры тягомотные? Чтобы портить веселье, замусоривая гостям мозги своим политпросветом? Нет, без них определённо спокойнее.

Так мыслилось Чубу.

Впрочем, мыслилось весьма лениво, поскольку вчерашний хмель всё ещё продолжал бродить у него в голове.

Потом, слегка пошевелив умом в других направлениях, он спохватился насчёт материальной стороны вопроса. И не замедлил высказать новое беспокойство:

– И что – теперь у нас может произойти изменение по деньгам, а? Как думаешь, после вчерашнего кандибобера они способны не дать нам свою долю денег на свадьбу?

– Очень даже способны, Коленька. Я тебе об этом и толкую: теперь они денег нам точно не дадут. Мама с папой вообще уже не хотят нашей свадьбы. Говорят, раз ты происходишь из такой некультурной семьи, то в семейном будущем мы с тобой не совместимся и лучше мне сразу уйти от тебя, чтобы потом не мучиться.

После этих слов Мария утихла на одно каменное мгновение и выставила глаза в пустоту, будто ужаленная смертельным насекомым. А затем, вспучив горло и захлюпав слезами, спрятала сырое лицо в ладони, подобно испуганному ребёнку, впервые столкнувшемуся с непонятной для него порнографией взрослой жизни.