Жена, любовница и прочие загогулины

– Надо же, какие падлы твои родаки, – Чуб насупился, расстроившись наконец по-настоящему. – Вот это они уже очень зря устраивают такую хрень. Ну ладно, переругались наши предки промеж собой, но что я-то им сделал плохого? Ведь ни единого слова поперёк не сказал, и вот на тебе! Как можно после этого иметь нормальное отношение к таким людям? Нет, ну тогда и я с ними буду обходиться не лучше, чем они со мной. В упор видеть не стану их с сегодняшнего дня, вот хоть нос к носу столкнусь, а не стану. В самом деле, кто они такие для меня? Да никто, два пустых места, вот и весь сказ. Какой привет, такой и ответ. Ничего-ничего, они ещё пожалеют!

– Не обижайся на них, миленький, – глухо отозвалась она сквозь мокрые ладони. – Ты ведь сам видел, как твой… наш отец вчера на них кричал и разными оскорблениями ругался. А теперь и мой папа вызверился: как глянет – трава вянет. Оголтелый прямо, ничего слушать не хочет.

– Я-то думал, случайная ерунда распузырилась вчера, обыкновенная буря в стакане воды, а оно вон как вышло.

– Неладно, ох как неладно получилось, что наши родители разругались.

– Да и чёрт с ними. Мой батя, конечно, тоже хорош. Орёл недощипанный. Но твои – ещё большие говнюки, чем он, даже и не думай спорить, чтоб я не сердился! С их стороны ничего подлее нельзя было придумать. Вот же жизнь собачья, вечно у нас что-нибудь не слава богу, если не всё сразу… Ну ладно, Маша, ты давай сходи на кухню, спроси у матери: она там завтрак ещё не сконструировала?

Мария покорно отняла ладони от побагровевшего лица и вышла из спальни, шмыгая носом.

А Чуб, открыв тумбочку, извлёк оттуда нераспечатанную пачку сигарет и спичечный коробок. После нервных моментов отчего-то всегда хотелось курить.

***

Табачный дым способствовал не столько скорости мыслей, сколько мягкости их скольжения – и, как следствие, спокойному пониманию второстепенности умозрительного мира по отношению к реальным ощущениям, особенно приятным, о которых только и стоит думать и строить планы.

Чуб лежал в постели, неторопливо курил в ожидании завтрака, лениво пуская расплывавшиеся колечки сизого дыма в давно не знавший побелки потолок, и глядел на стену, испятнанную дрожащим изжелта-бело-серым узорочьем солнечного света. А в голове у него крутилось, что наплевать ему на всяких там будущих родственников, пусть бесятся, хоть перегрызутся между собой, если им нравится; а его, Николая Чубаря, сегодня ждёт полновесный выходной день, когда можно ничего не делать; скоро, вон, предки отравятся ишачить в огороде, а он останется дома вдвоём с Машкой, и… кто его знает, какие ещё фантазии появлялись в неизбалованных и, как следствие, малоприхотливых извилинах Чуба. Но ему было приятно, это точно.

Время плыло на месте, как в жаркую погоду плывёт масло по бутерброду, не умея тронуться с мёртвой точки до перехода в жидкое состояние.

Стена скоро намозолила глаза Чубу. Да и представления об ожидавших его удовольствиях были обыкновенные, такими долго не развлечёшься. Тогда он стал искать пищу для ума вокруг себя. Следуя за разнобокими кольцами дыма, медленно поднимавшимися вверх, его взгляд нащупал в углу, под потолком, небольшого чёрного паука, неподвижно висевшего на едва заметной паутине.

– Привет! – обратился благодушной мыслью Чуб к своему нечаянному соседу. – И давно ты здесь обретаешься?

– Для меня даже понятия такого нет: давно или недавно, – понял он неслышный паучий ответ, потому что другого и быть не могло по всему природному понятию. – Знай себе живу, да и всё тут. Время для меня безразличная категория, ведь счёту я, слава богу, не обученный.

– А как тебя зовут?

– Да никак. Один я тут живу, что ж меня звать-то?

– Отчего один, если и я, кроме тебя, нахожусь в этой комнате? Она, вообще-то, моя, если хочешь знать. Но ты не думай, меня твоё присутствие не напрягает. А без имени пробавляться – нехорошо, ненормально. Ладно, стану звать тебя… – Чуб немного подумал, выбирая подходящее имя, – Тихоном… Нет, лучше – Тимофеем. А чё, Тимоха – нормальное имечко, нечасто встречаемое. Устроит тебя такое или другое подобрать?

– Дак… почему бы не устроить. Мне оно без различности, Тимоха так Тимоха, и пускай себе. Нам, паукам, лишь бы мухи да комары присутствовали в достатке, а имя – дело малопримечательное.

– Значит, на том и порешим: с сегодняшнего дня Тимофеем останешься… Так что теперь, Тимоха, будем знакомы: меня Николаем кличут.

– Ну, кому надо, те пусть и кличут. А я не стану тебя кликать.

– Почему?

– Да потому что без надобности. Ну какой мне приварок с этого окликательства? Ты ведь не муха и не комар, чтобы тебя кликать. От мухи и комара я получаю фактическую пользу, а от тебя не предполагаю прибытка. Лишь бы с веником или со шваброй какой-либо тут не хулиганничал, на том и будет тебе моё задушевное спасибочки.

– Боишься, что зашибу? Веником, да?

– Боюсь, а как же.

– Зря. Сам видишь: лежу тут, как водолаз на морском дне. Или как утопленник. Оно мне надо, за веник хвататься?