Жена ловеласа

— Может, кремом? — Мэгги побежала в крошечную ванную, размерами скорее напоминавшую шкаф, и стала искать среди туалетных принадлежностей что-нибудь подходящее. Обнаруженное там масло «Олэй» нанесли на пострадавшую часть тела и стали ждать, не размягчится ли жесткая застывшая корка. Симона тем временем начала выходить из себя.

— Ну и чего же вы ждете? — кричала она.

— Мне так жаль, — сказала Мэгги, — все-таки надо было самой попробовать… — Стало ясно, что отодрать этот панцирь от зада Симоны невозможно.

— Боюсь, придется поехать в больницу, — сказал Золтан. — У меня есть друг в одной.

Мэгги сидела у постели Симоны, раздавленная стыдом и чувством вины. Подруга Золтана, с ободранными и забинтованными ягодицами, спала под действием легкого успокоительного. А Мэгги спрашивала себя, как только можно было допустить такое. Она, наверное, уже совсем утратила связь с действительностью. Позволить Симоне рисковать здоровьем и попасть в больницу ради мести человеку, насолившему ей лет пятнадцать назад…

Неприятнее всего была необходимость объяснять врачам причину произошедшего.

— Это итальянское средство для лечения целлюлита, — солгал Золтан.

— У меня нет целлюлита! — возмутилась Симона.

— Милая, у тебя большие проблемы с целлюлитом, — настаивал Золтан, ласково поглаживая ее руку. — Потому-то ты и намазала свою попку этим итальянским кремом… — Симона бросала яростные взгляды то на него, то на растерявшегося врача. На полное удаление с ее тела остатков зеленой маски ушло два часа.

Мэгги весь день провела в больнице. Иногда она выходила прогуляться по унылым коридорам с выкрашенными в цвет незрелого банана стенами, но под взглядами пациентов чувствовала себя там неуютно. Особенно пристально на нее смотрела одна старушка, сидевшая в каком-то приспособлении вроде железной клетки на колесах. Мэгги ощущала вину, потому что была здорова, богата и зря отнимала время у перегруженных медсестер с маленькими зарплатами, заставляя их заниматься какими-то пустяками вроде зеленого зада Симоны.

Симона приоткрыла один глаз и сонно пробормотала:

— Мэгги-и…

— Симона, прости, я очень сожалею о том, что случилось… Я одна во всем виновата, все наши планы отменяются. Не понимаю, о чем я вообще думала!

Симона приоткрыла второй глаз.

— Ты шутишь? Мы же только начали веселиться! — И расхохоталась. — Золтан уже отправился к Дьенешу сказать, чтобы изменил состав.

— Нет, я не могу этого позволить, — решительно возразила Мэгги.

— Можешь, можешь… — Симона совсем проснулась и так громко смеялась, что пациентка на соседней койке посмотрела на нее с упреком. — Только теперь пробовать это чудесное средство будешь ты!

В шесть часов пришла медсестра с тележкой, привезла ужин. Каждому выдали большую белую булку и кусок колбасного фарша.

Симона изумленно смотрела в тарелку, не веря своим глазам.

— Не понимаю я эту страну! Если бы в Риме кто-нибудь принес пациенту в больнице такой ужин, его бы линчевали родственники больного!

К счастью, в тот самый миг явился Золтан и вытащил из пластикового пакета жареную гусиную ножку, присланную женой Дьенеша, деревенский хлеб и соленые огурцы. А в кармане у него обнаружилась бутылка палинки.

— Вот, совсем другое дело, — обрадовалась Симона, жадно вгрызаясь в мясо. И тут же виновато оглянулась на женщину с соседней койки:

— Volete favorire?[131]

Новый крем был обещан на следующей неделе. Золтан часто отсутствовал, озаботившись подержанными шинами, и Мэгги с Симоной много времени проводили вместе.

— Чем сегодня займемся? — спросила Симона, глядя в окно на серое небо, предвещавшее очередной снегопад. — В этой стране, по-моему, совсем нечего делать, кроме как есть и пить. — Она усмехнулась. — Впрочем, я и не возражаю!

— Можно сходить в термы, — предложила Мэгги.

Толкнув тяжелую дверь, ведущую в атриум терм «Геллерт», она ощутила на своей руке руку Симоны.

— Ой, Мэгги-и, как же здорово! — воскликнула она. — Мы вместе идем в термы.

Симона часто поглаживала Мэгги по щеке, обнимала за талию или трогала за плечо — подобные проявления внимания были непривычны для Мэгги, однако вскоре она стала находить эту дружескую интимность приятной. В ее семье это не было принято — выражение взаимной нежности ограничивалось короткими поцелуями при встрече и расставании. Но сейчас, когда Симона бросалась к Мэгги от переизбытка чувств и стискивала в объятиях, она переживала удивительное, неведомое ей ранее чувство принадлежности к некой человеческой общности, где все любят ближних своих и не стесняются выражать любовь.

Им выдали коротенькие передники, почти ничего не прикрывавшие. Симона сразу же захихикала. Ее фигура была, как говорят немцы, аппетитной — с соблазнительными округлостями в нужных местах.

— У тебя обалденная грудь, Мэгги! — с нескрываемым восхищением сообщила она застеснявшейся вначале подруге. «Да, это чистая правда», — подумала Мэгги. Бюст у нее и в самом деле был не хуже, чем у юной девушки, — наверное, потому что ей не пришлось кормить ребенка. Даже Джереми обожал ее груди и часто зарывался в ложбинку между ними.