Жена моего любовника

— Ох, зачем ты его только завела, дочка? — Мама направилась к двери. — До того неблагодарное животное! Всякий раз вздрагиваю, на душе нехорошо, когда он орать начинает…

— Он не животный, бабулечка, а птичка, — подластилась к ней Ксения. — Приходи к нам еще!

Если в мамином присутствии мы с Синевым перемогались кое-как, жестоко страдая от дефицита сна и поминутно зевая, то после того, как за ней закрылась дверь, перестали бороться с желаниями. Он споро отремонтировал кресло-кровать и рухнул туда, а я устроилась на тахте. Едва коснулась подушки, как Морфей забрал с потрохами… Плохо, что опять привиделись кошмарики — приемный покой больницы, сплошь забитый покалеченными знакомыми. Снились Лидка, Буренко, Барбарис и другие коллеги-риелторы, сидевшие рядком перед равнодушной дежурной врачицей, а еще встревоженная Ольга с загипсованной ногой. Даже во сне я помнила, что она ждет Эгема, недоумевая, куда он пропал. Силилась проснуться, но не смогла — захлестнуло новое, куда более жуткое видение: мертвое тело Филиппа Филипповича, окровавленная квартира Волковых. Слышался раскатистый, угрожающий бас Владимира Ивановича: «Катерина, как смела ты сломать мне руку? Тебе не жить, Катерина!»

Это было уже свыше всяких сил. Я очнулась в холодном поту и подумала, что только во снах люди вещают так похоже на басню Крылова: «Как смеешь ты своим нечистым рылом здесь чистое мутить питье мое песком и илом?! За дерзость такову я голову с тебя сорву!» Игра ассоциаций, полуденный бред… В глаза било закатное солнце, наверное, оттого и привиделась кровь. Уф-ф-ф… Я встала, сдвинула занавески, снова легла, но сон был безвозвратно утерян. Как можно дрыхнуть, зная, что Эгамбельды где-то заперт, а Иоакимис, наоборот, гуляет на свободе? И не просто гуляет, а вынашивает новые коварные замыслы. Ему ведь невдомек, что сейфа в квартире на Нарымской больше нет, зато известно, в какой больнице мой Серенький. Решила обсудить ситуацию с Никитой. Трясла его как грушу, просила: вставай! Парень мычал, не открывая глаз, отмахивался, отворачивался, всячески сопротивлялся до тех пор, пока я не догадалась крикнуть ему в ухо:

— Синев, кончай дрыхнуть! Срочно шуруй в приемный покой!

— А?! Да, сейчас! — вскочил он. Что значит профессиональная муштра! Выработался безусловный инстинкт.

Я скороговоркой пересказала свои тревоги, заключив:

— Надо срочно ехать в больницу, я волнуюсь за Серегу и за Ляльку. Но вот куда девать детей? Не хотелось бы снова маму напрягать…

— Нет, конечно, твою маму трогать не будем, возьмем детей с собой, пусть прогуляются и заодно посмотрят на папку с мамкой, а то уж скоро забудут, кто их породил.

Разомлевшие, сонные Тема и Ксюша таращились на нас, как совята, стараясь понять, чего от них хотят.

— Хорошие мои, монетки вы мои золотые, вставайте! Кушаем, умываемся, меняем памперсы, одеваемся и выдвигаемся! — втолковывала я им.

— Мне не нужен памперс, — заспорила Ксюха, — и умываться не хочу. Я хочу смотреть телепузиков!

Никита позвонил в отделение экстренной хирургии, после чего доложил:

— Все нормально, все ништяк! К Волкову пожаловал Кравцов, у них там происходит суровый мужской разговор — капитан показания снимает. Но говорит, что и с тобой не прочь пообщаться. Ты как, готова?

Мне-то что? Как говорится, нищему собраться — только подпоясаться, а вот с упаковкой ребятишек пришлось повозиться. Но делать это вдвоем, в четыре руки оказалось несравненно легче, чем в одиночку. Вот, оказывается, для чего нужен комплект родителей — папа и мама… Дружным семейством мы высыпали на улицу: Темыч оседлал Синева, я держала за ручку на удивление покладистую Ксению. Если когда-нибудь Бог пошлет мне детей, хочу, чтобы их было тоже двое. Мальчик и девочка. Стрекоза и муравей. На глаза навернулись слезы — снег нестерпимо слепил, блистая последнею красой…

Глава 14

В палате Сергея мы застали не одного лишь бравого капитана Федора Игнатьевича в белом халате, накинутом поверх форменного мундира, но и Ольгу. Незабудка приковыляла на костылях и имела вид утомленного путника. Да уж, никого не украшают фингалы под глазами, страшнее их разве что синяк вместо носа…

Ксения с визгом кинулась к матери, чуть не опрокинув ее со стула. Они обнялись, и Тема начал вырываться из рук Синева, тянулся к Ляльке. Интерн поставил его на пол. Я думала, ребенок поползет, но он повел себя вопреки всем привычкам. Стоял, пошатываясь, и вдруг решился сделать робкий, неуверенный, но все-таки самостоятельный шажок.

— Ай, молодец! — Я раскинула руки, страхуя малыша. — Ты уже ходишь, мое солнышко! Смотрите, держится на ногах прямо в тяжелых сапожках!

— Какое у нас сегодня число? — возбужденно спросил Сережка, бледностью лика сравнявшийся с сероватой наволочкой.

Любимый отчаянно старался приподняться, но ничего у него из этого не вышло — с сиплым, сдавленным стоном повалился обратно. Он был еще слишком слаб… Я поправила его подушку и ответила:

— Сегодня двадцатое февраля.