Прочь, прочь! Уж этого я не вынесу!.. Тсс! Только не шуметь, не волочить саблю по плитам, не мешать людям молиться — вот так! На свежем воздухе все-таки легче... Светло... Ах, эта минута ближе и ближе — лучше бы уж все было позади! Мне следовало сделать это сразу — в Пратере... никогда не надо выходить без револьвера... Был бы револьвер при мне вчера вечером... О, господи! Я мог бы зайти в кафе позавтракать... Я голоден... Раньше мне всегда казалось странным, что приговоренные к смерти в день казни утром пьют кофе и выкуривают сигару... Черт возьми, да я ведь почти что не курил! Совсем не хотелось курить! Странно: мне охота зайти в свое кафе; ведь оно уже открыто, из наших там еще никого нет, а если кто и зайдет... он в этом увидит только свидетельство моего хладнокровия... «В шесть часов он еще завтракал в кафе, а в семь застрелился... » Я опять совершенно спокоен... Такое удовольствие шагать, и самое приятное — что меня никто к этому не принуждает. А ведь, если б только я захотел, еще не поздно расплеваться со всем этим Вздором... Америка... Как ты сказал — «вздор»? Что, по-твоему, «вздор»? Похоже, что я рехнулся... Эге — уж не потому ли я так спокоен, что все еще воображаю, будто я отнюдь не обязан... Нет! Обязан! Обязан! Я сам этого хочу! Да неужели, Густль, ты вообще способен себе представить, что снимешь мундир и удерешь? И проклятый хам давился бы со смеху, а Копецкий — тот перестал бы подавать тебе руку... Мне уже сейчас кровь бросилась в лицо. Полицейский отдает мне честь. Надо ответить... «Здорово!» Я даже сказал ему «здорово!»... Ну, маленьким людям это всегда приятно... Вообще на меня никто не может быть в обиде, вне службы я на многое смотрел сквозь пальцы. На маневрах я всех сверхсрочных угощал папиросами; а раз я слышал, как позади меня солдат во время упражнения в ружейных приемах что-то проворчал о «проклятой муштре», и, однако, я не подал на него рапорт, а только сказал ему: «Эй, вы! Поосторожнее, если такое услышит кто другой — вам несдобровать!» Дворец... Кто сегодня несет караул? Босняки — у них молодцеватый вид, — еще совсем недавно наш подполковник сказал: «Когда в семьдесят восьмом году мы были там, внизу, никто бы не поверил, что они так храбро будут отражать наши атаки!..» Господи боже, как бы мне хотелось участвовать в таком деле... Там, на скамейке, — солдаты; все встают. Здорово, здорово! Как досадно, что нам никак не удается повоевать! Гораздо красивее было бы на поле битвы, за родину, чем так... Да, господин доктор, — вы, можно сказать, вышли сухим из воды!.. А не мог ли бы кто-нибудь заменить меня на дуэли? Честное слово, мне следовало бы оставить записку такого содержания — просить Копецкого или Виметаля драться вместо меня с этим типом... Эх, эх, господин доктор, очень досадно, что вам это так дешево обойдется! А впрочем — ерунда! Не все ли равно, что произойдет потом? Я-то никогда уж этого не узнаю! А деревья распускаются... В Народном саду[15]
я раз заговорил с одной особой... Она была в красном платье... Жила на улице Строндги — потом с ней спутался Рохлиц... Кажется, он и сейчас еще живет с ней, но никогда уже о ней не упоминает, — пожалуй, стыдится... А Стеффи — та еще спит... как она мила, когда спит... можно подумать, что она — сама невинность. Правда, когда они спят, у всех у них такой вид! Надо бы все-таки написать ей несколько слов... а почему нет? Так ведь уж принято — всегда напоследок пишут письма. И Кларе я должен был бы написать, чтобы она старалась утешить папу и маму, и вообще все то, что пишут по такому случаю... и Копецкому тоже... Честное слово, мне начинает казаться, что все будет не так тяжко, если я прощусь кое с кем... И донесение полковому командиру, и сто шестьдесят гульденов для Баллерта... в сущности, еще куча дел... Ну, меня ведь никто не принуждает сделать это непременно в семь часов... В восемь часов тоже еще не поздно перейти в небытие... Небытие, да-да, именно так это называется — тут уж ничего не поделаешь...Рингштрассе — скоро я войду в свое кафе... Меня даже как будто радует мысль, что я скоро позавтракаю... прямо невероятно! Ну да, после завтрака я закурю сигару, а затем пойду домой и сяду писать.. Прежде всего — донесение начальству, затем — письмо Кларе, после этого — Копецкому, напоследок — Стеффи... А что мне писать этой дряни?.. «Дорогая моя детка, ты, верно, не думала...» Как глупо! Очень уж глупо! «Дорогая моя детка, горячо благодарю тебя...»