Жена мудреца

Аспернский мост…[12] Сколько я еще буду мчаться? Если я не замедлю шаг, я к полуночи буду в Кагране…[13] Ха-ха-ха! Господи, уж как мы были рады, когда прошлой осенью, в сентябре, вступили туда! Еще два часа, и мы в Вене… Когда мы пришли в Вену, я валился с ног… От обеда до вечера спал как убитый, а вечером мы уже, были у Ронахера… Копецкий, Ладинзер и… Кто же еще был с нами? Верно, вольноопределяющийся, который в походе рассказывал нам еврейские анекдоты… Иногда эти вольноопределяющиеся славные ребята… Но их следовало бы производить только в сублейтенанты, иначе какой же во всем этом смысл? Нам приходится годами тянуть лямку, а такой хлыщ отслужит год и получает совершенно то же звание, что и мы… вопиющая несправедливость! Но какое мне дело до всего этого? Чего ради я беспокоюсь о таких вещах? Рядовой из провиантской части теперь ведь значит больше меня… я вообще уже не существую… Со мной все кончено… Нельзя сохранить жизнь, потеряв честь!.. Мне только и остается, что зарядить револьвер и… Густль, Густль, мне кажется, ты все еще не веришь этому всерьез? Опомнись… другого выхода нет… Сколько бы ты ни терзал свой мозг, другого выхода нет! Теперь нужно стремиться только к одному — в последнюю минуту вести себя прилично, как подобает мужчине, офицеру, так, чтобы полковник сказал: он был честный малый, он долго будет жить в нашей памяти!.. Сколько рот наряжают на похороны лейтенанта?.. Мне как будто полагалось бы это знать… Ха-ха-ха! Явится ли целый батальон или даже весь гарнизон и дадут двадцать залпов, все равно это меня не разбудит! Прошлым летом я как-то после офицерских скачек с препятствиями сидел с фон Энгелем перед кафе… Странно, с того дня я ни разу уже не видал этого человека… Почему он на левом глазу носил повязку? Мне всегда хотелось спросить его, но это было бы неприлично… Вот два артиллериста… они, наверно, думают, что я иду следом за той особой… Впрочем, не мешает на нее взглянуть… О, ужас! Хотел бы я знать, как такая уродина может заработать себе на хлеб… Я бы скорее… Хотя на безрыбье и рак рыба… Тогда, в Пшемысле… мне потом было так противно, казалось, я никогда больше не прикоснусь к женщине… Ужасное это было время, там, в глуши… в Галиции… В сущности, нам чертовски повезло, что нас перевели в Вену… Бокорни — тот все еще сидит в Самборе и может проторчать в этой дыре еще лет десять, там и состарится… Но, останься я там, со мной не случилось бы того, что случилось сегодня… и лучше дожить до седых волос в Галиции, нежели… Нежели что? Нежели что? Что именно? Что именно? Наверно, я сошел с ума — все время забываю об этой истории? Да, клянусь богом, поминутно забываю о ней… Слыхано ли это, чтобы человеку предстояло через каких-нибудь три-четыре часа пустить себе пулю в лоб, а он думает о всякой всячине, до которой ему уже никакого дела нет? Честное слово, я чувствую себя так, будто я пьян. Ха-ха-ха! Хорошенькое опьянение! Убийственное! Опьянение самоубийством! Эх! Отпускаю остроты — очень хорошо! Да, я в отличном настроении — это, должно быть, у меня врожденное… Право слово, расскажи я кому-нибудь эту историю, не поверили бы… Мне думается, будь эта штука при мне… я вот сейчас нажал бы курок — и в секунду все было бы кончено… Не всякому это так легко дается — многие мучаются месяцами… взять хотя бы мою несчастную кузину, она пролежала в постели целых два года, пальцем не могла шевельнуть, терпела жесточайшие муки — ужас, да и только!.. Разве не лучше самому с этим справиться? Нужно только действовать осмотрительно, метко нацелиться, чтобы не стряслось такой беды, как в прошлом году с этим желторотым юнцом. Бедняга, помереть-то он не помер, а ослеп… Что с ним сталось? Где-то он теперь? Это, наверно, ужасно, разгуливать в таком виде, то есть — разгуливать он ведь не может, его водят… такой молодой, ему и сейчас никак не больше двадцати… В свою любовницу он лучше попал — сразу убил ее… Прямо невероятно, из-за чего люди лишают себя жизни! И как это вообще можно ревновать?.. В жизни я не знал этого чувства… Стеффи сейчас преспокойно сидит в Обществе любителей садоводства, потом она с «ним» пойдет к себе домой… Меня это совершенно не трогает, ни капельки! Квартирка у нее обставлена прелестно — ванная с красным фонарем! Когда она на днях вошла туда в зеленом шелковом халатике… и зеленый халатик я никогда больше не увижу… и саму Стеффи тоже… и никогда уже не буду подыматься по красивой широкой лестнице в доме на Гусхаусштрассе… Фрейлейн Стеффи — та и дальше будет веселиться, словно ничего не случилось… даже никому рассказать не посмеет, что ее миленький Густль лишил себя жизни… Но плакать-то она будет, — да, да, поплачет… вообще плакать будут многие… Боже мой, а как же мама? Нет, нет, об этом мне нельзя думать… Нет, никак нельзя… О близких не смей думать, Густль, — понял? Их надо изгнать из своих мыслей…