Жена нелегала

Со временем этот акцент сам по себе стал ей казаться признаком изысканного ума. Но помимо родного немецкого, он свободно говорил еще на множестве языков, Джули даже не была уверена на скольких. Он отшучивался. Нес чушь. Как-то Шанталь к нему пристала, скажи, папа, сколько языков ты знаешь? Он ответил: двенадцать. Нет, четырнадцать. Или шестнадцать. Двадцать три! Забыл сколько. И смеется. Заставил Шанталь повторять — это он цифры с ней разучивал. А вообще, говорит, это шутка, конечно. Если столько языков знать, голова лопнет. И страшно забавно показал, как глаза из орбит вылезают, как переполняется, распухает голова. Шанталь даже испугалась сначала. А потом захохотала. И всем подружкам потом демонстрировала, как это бывает, когда от иностранных языков лопается голова.

Однажды Джули подошла к телефону — женский голос с певучим акцентом спросил: «Можно поговорить с Карлом?» — «А кто его спрашивает?» — «Это Мадрид, Журнал «Ола!».

Карл взял трубку и принялся бойко издавать красивые межзубные и слегка шипящие звуки, причем с пулеметной скоростью. Закончил разговор: доволен ужасно, ему большой фоторепортаж заказали. Джули спрашивает: ты же говорил, что ты итальянским владеешь? А это ведь испанский был, не так ли? Да, отвечает Карл, разница невелика…

Ну да, невелика, конечно… А с французским тоже? Болтал неделю назад с редактором из «Пари-матч», так стекла в буфете дрожали от раскатистых картавых «р» и носовых «н». А может, от итальянского до арабского рукой подать? Ну, нет, арабский — это, конечно, нечто особенное. Грамматика там непростая, корневая система, пятнадцать пород глаголов, но употребляются, к счастью, в основном только десять…

— Ну, слава богу, что только десять, — говорила Джули, — а то я уже беспокоилась…

— Не ерничай, действительно трудный язык для европейца, — говорил Карл.

— Трудный язык? То-то ливиец Мунтазар, единственный на весь город араб, говорит, что такого красивого произношения, как у тебя, ни у одного иностранца никогда не встречал…

— Ну это… Это был такой период, после школы, сидел без работы, делать было нечего, скучно, вот взял и выучил.

— Ну да, да, конечно. Выучил от делать нечего арабский. Так, между прочим. После школы.

А вот греческого он не знал вовсе. Так, может быть, несколько фраз. Объяснял ей с Шанталь, чем греческие буквы отличаются от латинских. Что такое альфа и омега.

А ведь она в начале их знакомства была на самом деле уверена, что он грек! Сама себя убедила. Идиотизм полный. Начиталась Фаулза, заколдовал ее маг Морис Кончис, вот она и вообразила себе невесть что.

— Я — грек? — Почему-то это казалось Карлу ужасно смешным. Он так заразительно хохотал, что и она не выдерживала, начинала смеяться вместе с ним и долго не могла остановиться. Ну и Шанталь, если при разговоре присутствовала, тоже присоединялась.

Как-то раз растрогал Джули, стал ее расспрашивать про Фаулза и про ее любимый роман «Маг». Сказал:

— Я ведь так понимаю, что мы ему обязаны тем, что мы вместе?

Стал листать книгу перед сном. То ли пять минут, то ли десять. На следующий день еще немножко полистал. И, кажется, на третий еще чуть-чуть. Потом говорит:

— Ты мне неправильно рассказала. Чтобы спасти односельчан, Кончис не просто должен был тех двух партизан убить. Немцы хотели, чтобы он забил их насмерть прикладом автомата — на глазах у всех.

— Какая разница!

— Огромная! Нажать на гашетку — это одно. Пуля летит мгновенно и делает свое дело как бы отдельно от тебя. Бить — до смерти — беззащитного человека по голове прикладом, видеть кровь, слышать, как он кричит и как ломается его череп, — совсем другое. Помнишь: сначала Кончис согласился — когда думал, что ему придется просто стрелять. Но потом обнаружил, что немцы не дали ему патронов. И вот эту цену он не готов был заплатить. От этого он отказался, даже под страхом смерти. Готов был погибнуть, но случайно жив остался. А восемьдесят человек заложников обрек на смерть.

— Да, — согласилась Джули. — Ты прав. Как-то у меня в голове все перемешалось. Наверно, мне хотелось, чтобы он отказался убивать любым способом. Это было бы, может быть, и неправильно, ведь заложники все равно тогда погибли бы… но в этом была бы последовательность. Своя правда. А вот такое чистоплюйство… Непонятно, как к нему относиться.