Жена немецкого офицера

«Если честно, у меня было преимущество – тетя Паула предупредила, что ты обязательно проверишь», – рассмеялась я, сидя у него на коленях и пропихивая пальцы ему под рубашку, чтобы пощекотать. Пожалуй, Вернер тогда даже немного смутился. По крайней мере, больше он вопрос уборки не поднимал.

Вернер терпеть не мог подчиняться. Опасное качество, если учесть, что мы жили в самом авторитарном обществе того времени.

Мне кажется, что в этой борьбе оружием Вернера была ложь. Врал он вдохновенно. Я врала по мелочам, и очень правдоподобно, он же – глобально и красочно. Если ему не хотелось идти утром на работу, он мог сказать, что ВВС Великобритании разбомбили дом его брата в Берлине, дети остались на улице, и ему нужно к ним поехать. И ему верили.

Вернер обожал врать своим начальникам. Ложь давала ему ощущение свободы, он начинал чувствовал себя главнее директоров Арадо – потому что он знал что-то, чего не знали они, и, кроме того, он отдыхал, а они работали.

Много лет спустя я подружилась с одной из его последующих жен. От нее я узнала, что мой отец якобы совершил самоубийство, привязав к шее печатную машинку и выбросившись из окна. Зачем Вернеру было такое выдумывать? Может, он хотел развлечь жену или развлечься самому, может, ему казалось, что жизнь слишком скучная. Иногда я даже думаю, что жизнь со мной так привлекала Вернера именно из-за неизбежной лжи всему миру. Зимой 1942–1943 года мало кто из немцев мог похвастаться, что у него дома есть послушная, тихая, умеющая готовить, шить и убираться, да еще и любящая его еврейка.

Мы никогда не обсуждали евреев, никогда не говорили о моей матери, о том, где она и что с ней.

Такие разговоры казались мне опасными: Вернер как немец мог почувствовать себя виноватым или испугаться, вспомнив, что укрывает у себя беженку. Он знал, что я получила хорошее образование, но я никогда ему об этом не напоминала. Вернер не любил людей, которые хоть в чем-то могли быть лучше его. Поэтому все мои высказывания и советы были сугубо практическими. Например, когда Вернер разводился с Элизабет и судился с ней за право общения с Барбль, я сказала, что девочке лучше приезжать к нам на полтора месяца.

«Если она будет приезжать ненадолго, настоящего влияния на нее у тебя не будет, – объяснила я. – Зато если она будет приезжать на полтора месяца за раз, то полюбит эти поездки и будет хорошо знать своего отца».

Так Вернер и поступил. Когда в январе 1943 года бракоразводный процесс закончился и ему дали право приглашать дочь на полтора месяца, он был так счастлив, что закружил меня в вальсе, распевая (правда, очень тихо): «Как хорошо, когда в доме есть юрист!»

Каждый месяц он аккуратно отправлял деньги за машину, которую изобрели специально для нацистов и которая стала мечтой каждого немца: Вернер решил приобрести «Фольксваген». Я этой затее не доверяла. По моему мнению, это была очередная попытка правительства выманить у людей побольше денег.

«Ты не получишь эту машину», – сказала я, отглаживая рубашку.

«Я уже несколько месяцев за нее плачу».

«Поверь мне, дорогой, машины ты не получишь».

Какое-то время Вернер задумчиво на меня смотрел. Видимо, интуиция подсказала ему, что я права: он перестал отсылать деньги и остался одним из немногих, кого все-таки не удалось таким образом обокрасть.

У Вернера было очень высокое либидо. Он всегда настаивал на том, чтобы мы ложились вместе, и никогда не полуночничал, как, впрочем, и я. Какая-нибудь другая женщина, накануне не сомкнувшая от напряжения глаз, а потом проработавшая весь день помощницей медсестры, убрав вечером весь дом и приготовив ужин, могла бы сказать своему мужчине: «Нет. Не сегодня. Я устала». Но только не я. Я знала, что живу с тигром, и хотела, чтобы тигр был удовлетворен, счастлив, сыт и одет в выглаженную рубашку.

Вам, наверное, кажется, что это невозможно? Разве женщина, вынужденная притворяться другим человеком, живущая в постоянном страхе и давно потерявшая всех родных, может наслаждаться сексом? Поверьте мне, может. Секс – одна из тех редких вещей, что заставляют забыть обо всем потерянном и недоступном.

Кроме того, помните, что я с каждым днем все больше и больше ценила и любила Вернера.

Меня не оставляли мысли об Элизабет, его первой жене. Она уехала из Бранденбурга и поселилась вместе с Барбль в центральной части Германии, к северо-западу от Галле, в Биттерфельде, но порой мне казалось, что она сидит с нами за столом и спит в нашей кровати.

«Она заходила, когда ты была на работе, – рассказала фрау Циглер, – спрашивала о тебе. Что еще за девушка из Вены, кто она такая. Я сказала – Элизабет, Грета – очень хороший человек. Радуйся, что у Барбль будет такая чудесная мачеха».

Глаза соседки хитро поблескивали. Я видела, как она радовалась тому, что заставила Элизабет понервничать. Если бы только она знала, как нервничала из-за ее рассказа я!