Жена немецкого офицера

Я их украла. Я гуляла по побережью Дуная, а Кристль каталась на лодке. Я заметила, что она уронила сумочку в реку. Когда она с друзьями уплыла, я залезла в воду, выплыла на глубину и стала нырять. Я ныряла и ныряла, пока не выловила сумочку. Потом я вытащила документы и сделала из них документы для себя. Я сама виновата. Я придумала все это сама. Никто мне не помогал…

Закрыв глаза, я представила лицо матери. Держа этот образ перед собой, как фонарь, я открыла дверь. Там стоял полицейский. Он был немолод. У него был усталый вид.

«Здравствуйте, фрау Феттер. У нас есть основания полагать, что в пустой квартире своей сестры прямо над вами прячется дезертир. Он прибыл туда сегодня ночью. Вы что-нибудь слышали?»

«Нет, – пожала плечами я, – ничего».

«Возможно, вы просто крепко спали».

«Нет, я бы точно услышала. Дочка часто будит меня по ночам».

«Ну что ж, если услышите что-нибудь подозрительное, позвоните по этому номеру».

«Конечно, офицер. Обязательно».

Он вежливо поклонился и ушел.

Лучше всего к моему расписанию подходили трансляции Би-би-си. Как-то вечером, включив радио, я услышала обращение Томаса Манна, нобелевского лауреата и автора настоящих шедевров – «Волшебной горы», рассказа «Смерть в Венеции» и многих других. Войну он пережил в Калифорнии. Вот уже несколько лет он регулярно выступал на радио с антинацистскими речами, обращенными прежде всего к немцам. Тогда мне впервые повезло его услышать.

«Немецкие слушатели!

Если бы эта война была уже окончена! Если бы можно было забыть ужасающие решения, принятые Германией…»

Если бы, подумала я.

«Но чтобы начать с нового листа, необходимо следующее… Мы должны полностью осознать, что Германия совершила непростительные преступления, о которых вы знаете очень мало. Частично потому, что вам ни о чем не сообщали, сознательно обрекая вас на невежество… а частично и потому, что инстинкт самосохранения заставлял вас скрывать от себя правду».

О чем это он, подумала я. Что он имеет в виду?

«Вы, те, кто сейчас меня слушает! Знаете ли вы что-нибудь о гитлеровском лагере уничтожения под Люблином в Польше, о Майданеке? Это был не концентрационный лагерь, а огромный лагерь смерти. Там высится каменное здание с фабричной трубой – крупнейший в мире крематорий… Более полумиллиона европейцев – мужчин, женщин и детей – были отравлены хлорином и сожжены – по 1400 каждый день. Эта фабрика смерти работала днем и ночью, из труб постоянно поднимался дым».

Нет, подумала я, это невозможно. Это чьи-то выдумки.

«Швейцарские спасательные отряды… прошли через лагеря Аушвиц и Биркенау. Они видели вещи, в которые нормальному человеку поверить невозможно, если только он сам не видел все это лично: человеческие кости, бочки с известью, трубы, через которые шел хлорин, и печи. И еще они видели кучи одежды и обуви, снятой с жертв, и много маленькой обуви, обуви, принадлежавшей детям… Только в этих двух лагерях в период с 15 апреля 1942 по 15 апреля 1944-го было убито 1 715 000 евреев».

Нет. Это невозможно. Нет.

Выключи! Сказала я себе. Пусть он замолчит!

Но я словно вросла в пол. И Манн продолжил:

«…Останки сожженных тел размалывали в порошок, упаковывали и отправляли в Германию для удобрения почв…»

Мама.

«Все, что я перечислил, – лишь отдельные примеры зверств, о которых вам еще предстоит узнать. Убийство заложников и пленных, пыточные застенки гестапо… уничтожение гражданского населения России… задуманное, спланированное и осуществленное убийство детей во Франции, Бельгии, Нидерландах, Греции и особенно в Польше».

Во мне воцарилась ужасная тишина. Я словно опустела внутри, как гулкий грот.

Ангела заплакала. Я не пошла ее успокаивать. Я осела на пол.

Блузка так сжимала мне горло, что я разорвала воротник. Но дышать я не могла. Я лежала на полу и не могла встать.

К тому моменту Ангела уже заходилась криком. И я тоже закричала. Но совершенно беззвучно. Потому что меня могли услышать немцы.

Я лежала на полу, не в силах осознать весь только что услышанный ужас. Кто способен представить свою живую, дышащую, смеющуюся мать горсткой золы и пепла? Это невозможно. Мой разум отключился. Я, как камень, упала куда-то в самую глубь сознания.

И тогда я наконец поняла, что на самом деле значило слово «подлодка». Я была заживо похоронена под целым океаном кошмара. Я жила среди сообщников этих убийств. Неважно, что снаружи они казались только домохозяйками и лавочниками: к ужасам, описанным Томасом Манном, привело их молчаливое согласие с войной Гитлера против евреев.