Жена палача

В комнате всё было, как раньше – в шкафу стояли горшочки и банки с травами и целебными настоями, на столе в идеальном порядке располагались фарфоровые и каменные ступки, стояли миниатюрные жаровни и реторты, а у стены… у стены находилась кровать. И в изножье кровати стоял сундук. Я откинула крышку и обнаружила в нем мужскую одежду.

Мой муж переехал в эту комнату. Как будто решил жить здесь постоянно, не беспокоя меня.

Но зачем? Разве я что-то сделала не так?..

Сначала я думала написать тете, чтобы рассказать обо всем и спросить совета, но передумала. Мне все равно не с кем было отправить письмо – почтовые курьеры не заглядывали на рябиновый холм. Если я попрошу Рейнара отвезти письмо – вдруг он прочтет его? А передать с ним запечатанное письмо – значит, оскорбить. Можно передать письмо, когда тётушка пришлет мне необходимое по моему списку, но я не знала – случится это сегодня, или завтра, или дня через два…

Ночью я прождала мужа напрасно – он не пришел, а на следующий день лишь заглянул утром, переоделся, наскоро поел и опять уехал, отговорившись делами.

Пришла Клодетт и весело болтала, поджаривая курицу, но я отвечала рассеянно, почти не слыша её.

В обед я решила отправиться в Сартен, чтобы повидаться с тётей Аликс. К тому же, закончилась мука, и я хотела купить белого хлеба, а ещё – вяленой свинины, чтобы приготовить наваристый гороховый суп. Клодетт рассказывала, что Рейнар любит такой. 

Мне не повезло – Дебора сказала, что тётя с дядей на пару дней выехали из города к целебным источникам, чтобы дядя мог отдохнуть на свежем воздухе. Я могла бы навестить Лилиану, но что-то удержало меня от подобного шага. Сердце подсказывало, что сестра не будет рада меня видеть. Оставив тёте короткую записку с просьбой навестить или прислать письмо, когда я смогу застать её дома, я пошла на рынок.

Суета столичного рынка немного развеяла меня. Я присматривалась к товару, слушала, как торговки и торговцы ругаются с покупателями о цене – как будто песни поют, и, наконец, добралась до хлебных рядов.

Очередную партию выпечки только-только выставили на продажу, и умопомрачительно пахло свежим хлебом. Я подошла к прилавку, выбирая бриоши, и поздоровалась с метром Филибером.

- Восемь бриошей, пожалуйста, - попросила я, - и два пшеничных каравая с кунжутом.

- Не продаём, - буркнул обычно услужливый и приветливый метр Филибер, а его помощники выглянули из пекарни и опять скрылись. – Проходите, не задерживайте покупателей.

Но никаких покупателей не было, я даже оглянулась. Правда, у соседнего прилавка столпились люди, но ничего не покупали, а перешептывались, украдкой глядя в мою сторону.

Кровь бросилась мне в лицо, но я постаралась сохранить спокойствие.

- Почему не продаёте? – спросила я у пекаря. – Метр Филибер, я приходила к вам в течение полугода, и вы всегда продавали мне бриоши. Что изменилось сейчас?

- Вы вышли замуж за палача, - ответил он, старательно отворачиваясь и делая вид, что занят раскладыванием бриошей по корзинам.

Вот оно что. Я и позабыла, что палач и его семья – изгои. Виоль, ты и правда наивная форката, а вовсе не замужняя женщина. Но отступать я не собиралась. Слишком много глаз наблюдало сейчас за нами. И если я покорно уйду, то ничего не изменится. Эти люди решили оттолкнуть меня за то, что я вышла замуж за палача, но я не стала его женой. Потому что палач тоже меня оттолкнул. Как будто я плыла посередине реки и не могла пристать ни к одному берегу.

- И что из того, что вышла? – спросила я с вызовом, и все вокруг притихли. – У меня изменился цвет кожи?

- Палачам не продаём, - теперь уже метр Филибер был красный как рак. – Идите с миром, форката… фьера… Идите уже.

- А иначе – что? – я усмехнулась. – Забросаете меня камнями? Нет такого закона, чтобы палачу или членам его семьи запрещали продавать хлеб. Это всего лишь обычай. Жестокий обычай, человеческие предрассудки.

Я оглянулась, посмотрев на тех, кто собрался поблизости и следил за нашим разговором с жадным любопытством, и продолжила, повысив голос:

- Вы не совершите никакого преступления, если продадите мне или моему мужу пару булок хлеба. И если не продадите - тоже не совершите преступления. Только преступление против здравого смысла и своей совести. Но тут каждый выбирает своё.

Метр Филибер стоял, опустив руки, и глядел в корзину с бриошами.

- Доброго дня, - попрощалась я с ним. – Приятно было увидеться.

Толпа расступилась переодо мной, давая дорогу, но я успела отойти только на пять шагов, когда пекарь позвал меня:

- Сколько вы хотели бриошей, форката… фьера ди Сартен?..

- Восемь бриошей, пожалуйста, - повторила я, возвращаясь к прилавку. – И две кунжутных лепешки.

Горожане, окружавшие нас, хранили гробовое молчание, но пекарь отсчитал бриоши и подал лепешки – еще теплые, с золотистой зажаристой корочкой. Я положила хлеб в корзину и набросила платок, стараясь не обращать внимания на взгляды со всех сторон.

- Благодарю, - кивнула я пекарю. – Доброго дня.

- Доброго дня, - пожелал он, несколько смущенно.