Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

Екатерина верила, что этот город, похожий на еще нескладного, но пестующего в себе недюжинную силу отрока, ждет великое будущее. Ей представлялись величественные дворцы на одетой в камень набережной, широкие мощеные улицы и лес мачт в гавани. Но пока город Святого Питера был скверно устроен, грязен и пропитан явственным запахом болота и тления. Невенчанной супруге царя Петра было здесь неуютно и порою страшно. Лишь чувство причастности к чему-то большему, чем ее собственная жизнь, заставляло ее наступить на горло этому страху и отчуждению. В последнее время Екатерина все чаще повторяла себе все те же слова, которые некогда твердила, словно заклинание, наивная девочка из Мариенбурга Марта, провожая в поход своего любимого Йохана: «Я должна улыбаться! Что бы ни случилось, я должна улыбаться!» Великая страна во главе с великим человеком мощно и страшно творила свою историю. Та, с кем связал свою жизнь этот великий человек, должна была дарить ему отдохновение и уверенность. И Екатерина улыбалась, окруженная лукавой, а порой и враждебной толпой приближенных Петра. Она неутомимо отплясывала на ассамблеях, блистала среди местных дам, благо она умела блистать, и было чем! Она научилась бороться с нездоровым и сырым климатом, словно гвардейский офицер, выпивая в день по пять-шесть стаканов пунша и надевая под платье высокие сапоги, замшевые кюлоты и вязаный жилет. Только ни на минуту не проходил страх за здоровье двух маленьких созданий, которыми Господь благословил ее женское плодородие — Лизхен и Анхен. Названных так, как поговаривали придворные, в честь двух спутниц несчастливой юности Екатерины — Лизхен Глюк и Аннушки Шереметевой.

Чтобы не было так жутко ночами, Екатерина завела привычку сажать на стульчик в приемной, откуда вели двери в комнату девочек и в ее спальню, дежурную горничную, а под подушкой у нее лежали небольшой двуствольный пистолет и тонкий стилет испанской работы. Дочь и супруга воителей, она твердо верила в силу оружия против любого зла — и телесного, и магического. Но спалось ей все равно скверно: в тяжелых шелковых простынях было холодно и скользко, а другой материал не подходил для того, чтобы уберечься от кишевших во дворце насекомых. На помощь приходили пунш или мальвазия, которые согревали кровь и притупляли чувства. После них спалось крепко, тяжело, но без изматывающих сновидений. Порой сны все же прорывались сквозь завесу хмельного оцепенения, и тогда приходили ночные призраки.

…Призраки были одеты в военные шляпы и епанчи, под которыми топорщились шпаги. Их было двое. Они остановились перед ее кроватью, один наклонился к другому и что-то прошептал. «Марта…» — прошелестело забытое имя, или даже не имя, а созвучие из прошлого. Другой шагнул вперед и наклонился над ней, неприятно пахнув в лицо запахом чеснока и перегара. Но ведь призраки не пьют водки и тем более, как написано в старинных книгах, бегут от чесночного духа!

Екатерина стремительно вырвала из-под подушки пистолет и направила его прямо в лицо стоявшему у ее ложа человеку. Собственный голос показался ей грубым и хриплым, то ли спросонья, то ли от крепкого пунша:

— Только шевельнись, застрелю!! Второй — тоже! Назовись.

Человек недобро рассмеялся и, совсем не испугавшись пистолета, отвесил поклон.

— Скромный слуга ваш, Ханс Хольмстрем, если не изволите узнавать! — произнес он с заметной издевкой.

— Ты пьян! — рассердилась Екатерина. — Ты всегда пьян! По какому праву посмел ты ворваться в мои покои, как привидение?

— Как же, коли не твоей милости, матушка, — придворный учитель фехтования Хольмстрем перешел на простонародные выражения, он неплохо выучил русский язык. — Сама меня жаловала: «В любой час дня и ночи»! Али не помнишь, благодетельница?

Екатерина несколько успокоилась, тем более что в дверь заглянула и скрылась комнатная девушка Серафима Скоропадская. Эта бойкая украиночка даже под страхом смерти не впустила бы к ней зла!

— Помню. Что стряслось? Кто здесь с тобой?

— Привидение, матушка, — зловеще оскалился Хольмстрем.

Екатерина, скованная внезапным льдом дыхания потустороннего мира, впилась взглядом в едва освещенную трепетным огоньком ночника фигуру второго ночного гостя. Тот стоял, скрестив руки на груди, и глубоко надвинутая шляпа скрывала его лицо. Но сердце видит более глаз. Или, может, разум, изощренный холодный разум Екатерины в мгновение ока прозрел все.

— Йохан… — простонала Екатерина и бессильно упала на подушки. Пистолет вывалился из ее руки и, вполне вероятно, громыхнул бы из обоих стволов от удара об пол, но Хольмстрем ловко подхватил оружие.