Жена самоубийцы

И эта начальная фраза монолога Полония оказалась вдруг столь уместна, что публика покатилась со смеху. Все стали оглядываться назад, желая увидеть недавнего виновника. Но галерка была скрыта сумраком. И тогда… О, как важно думать дважды, прежде чем ты сделаешь что-то, – Рассказчик с этими словами покачал головой. —…И тогда Лотер совершил самую грубую из всех ошибок, которую только может допустить актер. Он вышел из роли. Да, друзья мои, случилось страшное. Он, стоя в позе, предполагаемой его ролью, вдруг изменил её и замер, вглядываясь в сторону галерки, приложив руку козырьком к глазам. Что произошло в его голове, раз он решился на столь опрометчивый поступок? Я разговаривал с ним после, и он винил во всем ту самую, третью, рюмку коньяку. Якобы, именно она явилась виной тому, что лишь на секунду, на смертоносную секунду, он позабыл о том, что он – актер. Возможно, он хотел показать себя с другой, комедийной стороны, памятуя о том, что в зале находился главный режиссер Камеди Франсез. Я не знаю, что в конечном итоге побудило его так поступить. Итак, Лотер, выйдя из роли и взяв на себя новую – комедийную, упер свои руки в бока, и, теперь уже обращаясь на галерку, еще громче произнес:

– Ты здесь еще? – повисла пауза. О, что это была за пауза. Она была густой, как патока, тяжелой, как дым из печной трубы, непредсказуемой, как сердце юной красавицы. Весь зал замер. Наступила тишина. Зрители гадали, на кой черт Лотера угораздило ввязаться во все это. Многие из них негодовали: увлеченные спектаклем, им не хотелось терять нить, даже в угоду необычному происшествию.

Что оставалось Лотеру, который уже пожалел о том, что совершил. Ему оставалось одно – тянуть паузу. И он достойно делал это, как умеют лучшие из актеров. Он тянул ее, пока в зале были слышны смешки. Продолжал тянуть и когда они смолкли. Тянул дальше, не отвлекаясь на недовольные выкрики и редкие ободряющие хлопки. Он ждал. Чего? Наверное, он и сам не знал. Полагаю, он обдумывал, как ему выйти из щекотливой ситуации. Но, в конце концов, с галерки раздался громкий голос:

– Я здесь еще! Стыжусь, пора, пора, – это издевательски, переиначив оригинал, произнес с галерки громкий молодой голос. По всей видимости, говорил тот же, кто до этого кашлял. По залу грянул хохот. Все до одной головы повернулись в сторону райка, а тот, кто вызвал весь этот ажиотаж, продолжал:

– …У паруса сидит на шее ветер,

И ждут тебя. Ну, будь благословен!

И в память запиши мои заветы:

Держи подальше мысль от языка,

А необдуманную мысль – от действий.

– Представьте себе, друзья, он дочитал монолог Полония до конца. Да не просто дочитал. Его голос лился сверху, заставляя образы живьем рождаться в голове, он подчинял себе и пронизывал насквозь. Этот человек, кем бы он ни был, был рожден для декламации, создан для того, чтобы стать величайшим лицедеем. Это был триумф. Когда он завершил монолог словами: «Прощай! Благословеньем это все скрепится», – публика разразилась громом аплодисментов.

О Лотере забыли. Он стоял на сцене с глупой улыбкой человека, собственноручно отдавшего билет в лучшую жизнь случайному зрителю с галерки. Кое-как он доиграл спектакль, но, разумеется, никакого приглашения в Камеди Франсез за этим не последовало. Его единственный шанс потонул в паузе, которую он сам так необдуманно взял.

– А что же тот человек с галерки? – раздался молодой голосок симпатичной маркизы. Рассказчик с улыбкой взглянул на нее и ответил:

– О, ему необычайно повезло. Хотя о каком везении может идти речь, ведь то был талант! Главный режиссер Камеди Франсез лично пригласил этого студента театрального училища на пробную роль. А дальше – слава, всеобщее признание, любовь поклонниц и высокие гонорары. Да, это был провал для Лотера, но – восход новой звезды по имени Патрис Байо.

– Патрис Байо? Тот самый?

– Да, господа, тот самый Патрис Байо, которого вы все знаете и которому рукоплескал сам Луи-Филипп I. Посему, вот вам мораль, дорогие мои, – никогда не берите паузу, если не знаете наверняка, чем она для вас обернется!

Цветы

Вот уже битых сорок минут я разглядывал молодую женщину в темном до пят платье, сидевшую за столиком у окна. Маленькими глотками она пила свой напиток и была занята тем, что смотрела на улицу, где без остановки шел дождь. Как назло, мне в голову не шла ни одна шутка, а никакого другого предлога для знакомства я никак не мог придумать, ведь ничто в ее образе не давало мне возможности зацепиться, не выдав своих намерений с головой. Была бы хоть собачка! Я разбирался в породах и мог бы щегольнуть парочкой замечаний по поводу четвероногого друга, будь он у нее, но увы.