Жена самоубийцы

– Умер хороший человек. Выдающийся труженик, заботливый отец, муж и сын. Добрый друг. Он не знал иной радости, кроме счастия земного труда, а как нам известно, нет силы могущественнее, чем преданность выбранному делу, чем служение близким. И всякий, кто идет рука об руку с этой силой, бесконечно ею же и наполняется. Душа человека всегда рядом с теми, кто дорожил ею и ценил ее при жизни, и потому месье Прежан вовсе не покинул нас. Он здесь, и будет с нами вечно. И почет, которого недоставало ему на бренной земле, он обязательно обретет на небесах, когда встретится с нашим Создателем, тогда и возблагодарится сполна каждое его земное деяние.

Кюре обвел глазами зрителей и увидел, как сидящий во втором ряду мужчина с седыми усами улыбается. Улыбка была нехорошая, почти издевательская, и кюре на секунду замешкался. Однако решил продолжать и закончил речь, почти не сбившись. В зале стояла тишина, и в растерянности священник предложил желающим сказать несколько слов о покойном. Демонстративно захлопнув требник, он выжидательно огляделся в полной уверенности, что никто не решится бросить вызов его красноречию.

– Я хочу сказать, – раздался мужской голос. Это был прежде улыбавшийся человек с седыми усами. Он подошел к гробу, и кюре сделал шаг в сторону, уступая место.

– Меня зовут Марсель, и когда-то давно я был маляром. Мои руки – были руками ремесленника. Они всегда пахли спиртом, стали жесткими, словно наждак. Жена всегда ругала меня за неопрятность, но я не мог отмыть их, как бы не старался. Краске нужно время, чтобы сойти, а я постоянно работал. Как только смывалась старая, на ее место приходила новая. Разница была лишь в цвете, а он зависел от прихоти моих заказчиков. Да, цвета менялись, но запах и пятна, они всегда были на месте. Когда жена посылала меня в мясную лавку, чтобы купить ребро или кусок телятины, я просил Гаспара завернуть продукты в пакет, чтобы не испачкать, пока буду нести.

Но однажды Гаспар сказал мне, что мои руки похожи на картину. «На картину», – засмеялся я? Но он схватил мою руку и принялся внимательно рассматривать: «Я уверен, что вижу картину. Вот здесь, у зеленого пятна, которое точь-в-точь напоминает озеро, я вижу маленькую девчушку, играющую с воздушным змеем, а ты разве не видишь?» – вскричал он, тыча пальцем в мою ладонь. И я стал смотреть. Мне потребовалось совсем немного усилий, чтобы увидеть эту маленькую девочку, о которой он твердил. Она была так похожа на мою Марту, только волосы не такие кудрявые. Еще я увидел лес и волка, выглядывающего из-за сосны, и стога, собранные по осени, сочные и золотистые, и медведя, попавшего в силки, чего я только не увидел на своих руках! И до того было удивительно, что простой мясник заметил это, что я не спускал глаз со своих рук, пока шел домой.

А через несколько дней я вновь зашел к Гаспару, и тот спросил, неужто я еще не купил красок? «На кой мне краски, – спросил я, – ведь я маляр, у меня и так их довольно!» «Не тех красок, – пожурил меня Гаспар, – не тех, которыми ты малюешь крышу или сарай, а тех, что стоят дороже, и тех, что изводить понапрасну не станешь». Помню, он покачал головой, словно был моим отцом или учителем. «Ты художник, а не маляр, – заключил он. – Ведь только художник стал бы слушать то, что я сказал тебе про девочку и озеро. Ни один маляр не стал бы рассматривать собственные руки и искать в них красоту. Я ведь просто дразнил тебя, проверял, врач ты или убийца. Убийца торопится смыть кровь со своих рук, а врач гордится пятнами, ведь он спас человеческую жизнь. Твоя сила – в искусстве, и не вздумай спорить со мной», – пригрозил он.

И тогда я вспомнил, как любил рисовать в детстве, а рисовал я лишь углем и кирпичной крошкой, разведенной собственной слюной. Как плакал, когда отец запрещал эти занятия и вместо них заставлял рубить дрова. Но я прятался за сарай и углем на стене рисовал поля, на которых пшеница давала всходы, и лошадку, на которой я мог скакать, словно заправский воин. Она была такая длинноногая, такая резвая, что даже мой старший брат не мог угнаться за мной! – Марсель рассмеялся. – А потом я вырос. Мои руки и мысли загрубели. Пятна заводской краски стали моим наказанием, напоминанием о том, кем я мог стать, но не сумел. И один только мясник, сидевший дни напролет в своей лавке, сумел разглядеть во мне то, что не сумел никто.

Теперь пишу картины, за которыми приезжают люди из Парижа. Я отвел под мастерскую половину дома и каждый день благодарю моего покойного друга за те слова, которые он нашел для меня.

Внезапно молодой мужчина в белой рубашке, худой и прыткий, вскочил, чтобы занять место Марселя. А заняв, принялся говорить:

— Меня зовут Хавьер. Я был простым кузнецом. За свою жизнь подковал наверное тысячу лошадей. В ответ они били меня в ребро, наступали на ноги и кусали огромными зубами. Кузница была мне родным домом, а те, кто в нее приходил, – друзьями. Железо – непростой материал. Твердый, как воля моего отца, но я сумел освоить кузнечное ремесло, научился ковать погнутую утварь, мечи и посуду.