Жена самурая

Яшамару жестом велел дочери выйти, думая, что они будут обсуждать вещи, не предназначенные для чужих ушей, но Такеши остановил его, качнув головой.

— Не стоит. Я пришел отдать свиток. Остальное обсудим завтра, — договорив, он посмотрел на огонь в переносном очаге и долго не отводил взгляда. В его черных, непроницаемых глазах отражалось пламя, и он не пошевелился, даже когда девочка подала ему чай.

Из оцепенения Такеши вывел крик ночной птицы. Он резко моргнул и повел плечами, сбрасывая напряжение.

— Проследи, чтобы завтра Масахиро рассказал Наоми все необходимое о поместье и отдал все бумаги. И пусть пришлет к ней лекаря, чтобы осмотрел рану.

— Рану? — Яшамару поднял на него удивленный взгляд, и Такеши скривился.

— Она вызвала меня на поединок. Предпочла смерть участи моей наложницы.

Губы управляющего тронула едва заметная улыбка, а вот его дочь смотрела на Минамото во все глаза.

— И вы сохранили ей жизнь.

— Да. Хотя она отчаянно тому сопротивлялась.

Яшамару вновь подавил улыбку и сделал небольшой глоток чая. Он достаточно хорошо знал силу Такеши-самы и потому понимал, как ему приходилось сдерживать себя, как контролировать каждое движение, чтобы не задеть ненароком девушку, не убить неосознанным взмахом катаны. Она была неловким кутенком подле него.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь за ней присматривал, — спустя время произнес Такеши. — Не вечно же Кацуо это делать. Он воин, не нянька.

Яшамару нахмурился, размышляя, кому бы он мог вверить невесту своего господина. В поместье Минамото было не так много слуг, и среди них не было никого, кто подошел бы Наоми-сан в наперсницы. Здесь по большей части служили неразговорчивые, строгие женщины, давно вырастившие своих детей, да мужчины из ближайших крестьянских земель.

— Мисаки, — повеселевший голос господина прервал его размышления. — А если я доверю Наоми тебе?

Девочка подняла на него рассеянный, испуганный взгляд, думая, что Такеши-сама над ней смеется. Но Минамото был серьезен: он испытующе смотрел на нее, слегка склонив на бок голову.

Мисаки должно было через пару месяцев исполниться двенадцать, и во всем огромном поместье не нашлось бы никого ближе нее к Наоми по возрасту.

— Отец? — все еще боязливо шепнула девочка, неосознанно придвигаясь ближе к Яшамару.

Такеши хмыкнул, заметив ее испуг.

— Я не шучу, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты составила Наоми компанию. Покажешь ей поместье, расскажешь о клане.

Ответишь на сотню вопросов, которые она никогда не задаст мне.

— Я… я должна буду потом рассказывать обо всем вам? — закусив губу, спросила Мисаки.

— Разумеется, нет, — Такеши махнул рукой с негромким смешком. — Мне не нужна слежка за ней. Мне нужно, чтобы ты помогла ей

привыкнуть к поместью.

— Хорошо, Такеши-сама, — и девочка впервые за вечер улыбнулась.

***

Наоми вспомнила, где находится, задолго до того, как открыла глаза. Минувшая ночь показалась ей бесконечно длинной и полной ноющей боли. Она спала рваными, короткими урывками и постоянно просыпалась, реагируя на каждый посторонний звук.

Она слышала, как поздно пришел Минамото, и вся сжалась от нахлынувшего ужаса. Она затаила дыхание, стараясь не шевелиться, но он лег на футон, не обращая на нее внимания, и вскоре заснул. Она и сама толком не знала, чего именно боялась? Того, что он заявит на нее свои права? Даже несмотря на нанесенную им же самим рану? Того, что повторится случившееся в чайном домике?

Но это и так повторится, рано или поздно. Наложница ли, жена — она принадлежала теперь Такеши Минамото, и в его власти было распоряжаться ею, как только ему заблагорассудится.

Вот только Наоми не собиралась ему этого позволять. Она не вещь.

Она слышала также, как Такеши встал очень рано, еще на рассвете, едва стали видны очертания мебели в спальне. Она смогла разглядеть его силуэт сквозь опущенные ресницы и вскоре вновь заснула.

Сейчас же она не спешила открывать глаза, словно не желала возвращаться в реальный мир.

«Я в поместье Минамото. И я не его наложница. Если это правда».

Приложив ладонь к повязкам, она медленно села, стараясь не морщиться. По крайней мере, в комнате никого не было, и потому она могла жалобно всхлипывать и стонать, не боясь быть услышанной. Наоми принялась осматриваться — вчера в темноте, подгоняемая служанками, она не смогла ничего разглядеть. Впрочем, разглядывать здесь было нечего: слева у окна находился вытянутый низкий стол, который и был единственным предметом мебели во всей спальне.

В нише токонома стояла пустая ваза, возле стола валялись разбросанные свитки, а слева была дверь, ведущая в купальню. И кроме двух футонов вокруг не было больше ничего.

Наоми с трудом подавила дрожь. Она-то, глупая, считала аскетичной свою спальню в поместье Токугава. От этой же комнаты веяло ледяной пустотой. Она была такой нежилой, такой отталкивающей, что брала жуть.