- Не знаю. Я рано начал взрослую жизнь. Работал с 9 лет, поэтому и созрел, наверное, раньше других. - Никита вспомнил свою бурную молодость. Его красота начала привлекать женщин еще с тех пор, как он только достиг тринадцатилетия. Невинности его лишила одна лавочница. Дородная, немолодая, но очень искусная любовница. Сколько их было у него с тех пор - и красивых, и не очень, и опытных, и невинных, и любящих, и равнодушных. Но ни с одной, даже самой изощренной, он не испытывал такого блаженства, как недавно. - У меня были женщины. Но ни одну я не любил так, как тебя. Поэтому они не считаются.
- Значит, можно сказать, что я твоя первая.
- Первая и единственная. Я всегда мечтал о любви, но не думал, что встречу такую девушку, которая заставит меня забыть обо всем.
- Я заставляю?
- Кроме тебя, мне никто не нужен. Я бы увез тебя на необитаемый остров, чтобы нам никто не мешал.
- А нам никто не помешает. Ты мой, я твоя. Больше ничего в этом мире не существует.
- Кроме бархатных портьер. - Никита засмеялся, опрокинул ее под себя, потом долго страстно целовал, шептал неразборчивые слова любви. Арина вновь ощутила приятное тепло внизу живота и отдалась вновь.
Они перевели дух. Никита приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но Арина закрыла его рот рукой. Ей показалось, что кто-то приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
- Ты не запер? - спросила она шепотом.
- Я не подумал. А чего ты испугалась? Сегодня воскресенье, никто так рано не встанет.
- Который час?
- Не знаю. Часов восемь.
- Уже? Но сейчас прислуга собираться начнет. Надо одеваться, Никита. Быстрее.
- Ты беги. А я следом. Беги.
Но она не успела не только убежать, даже одеться. Дверь распахнулась. На пороге, бледный, растрепанный, с перекошенным злостью лицом, стоял ее отец.
- Шлюха, - зашипел он. - Дешевка.
Арина охнула, прикрыла наготу рубашкой и зажмурилась. Какой стыд!
- Подстелилась под конюха, мразь. - Барышников выплевывал слова с такой злостью, что Арина никак не могла прийти в себя от испуга, наконец она залепетала:
- Папочка, мы любим друг друга…
- Шлюха. А я еще не хотел отдавать твою руку Рукавишникову, думал, что он тебе не ровня. Крестьянский внук и графиня. Старый я дурак, конечно, он тебе не пара, ты с навозниками кувыркаешься!
- Ваше превосходительство, Алексей Ананьевич… - робко начал Никита.
- Заткнись, смерд! Я тебя на каторгу упеку. А дочь свою, потаскуху, первому попавшемуся старику в жены отдам.
- Папочка…
- А больше на тебя теперь никто не позарится. Ни один честный человек! - Отец завизжал. Его руки тряслись от переполняющей его злобы. - Я отдал тебе все, неблагодарная. И чем ты мне отплатила, дура? Убью! - Он вдруг бросился на Арину с кулаками. И замолотил скрюченными ладошками по ее лицу. Никита оттащил извивающегося и изрыгающего проклятия старика. Но Алексей вырвался и с новой силой вцепился в дочь. Теперь он схватил ее за волосы.
- Подстилка! Я тебе покажу, как с холопами путаться…
- Оставьте ее. - Никита подбежал сзади, оттеснил Барышникова.
- Убью паскудину. - Отец задыхался, но волосы из рук не выпускал.
- Папочка, перестань, мне больно.
- Что ты знаешь о боли? Больно мне, я умираю от стыда. - Он хлестнул дочь по лицу, еще раз.
Арина зарыдала. Никита больше не мог видеть искривленное от боли лицо любимой девушки, он схватил старика в охапку и отбросил без труда в сторону. Барышников отлетел, стукнулся о стену и осел.
- На господина руку поднять посмел, щенок безродный?
- Я не хотел, простите…
- Тварь всякая будет меня бить? - Старик сощурился, а потом заверещал так громко, как только был способен: - Лю-ю-ю-ди! Убива-а-а-ют!
- Папа, папочка, давай все уладим.
- Заткнись, дура. На помо-о-ощь! Я твоего холопа-любовничка упеку в тюрьму, а тебя в сумасшедший дом. Там ты обойдешься мне гораздо дешевле.
Арина еще что-то хотела сказать, но, услышав далекий топот, заметалась, запричитала. Кинула Никите тулуп, сама набросила шубу.
- Беги, Лошадник любимый. Беги. Он тебя точно на каторгу отправит. Беги!
- А ты?
- Все хорошо будет. Потом найдешь меня. Беги к задней двери. Ну! - Она вытолкала Никиту из комнаты, которую заперла, чтобы отец не выбрался, а сама бросилась навстречу приближающимся людям, надеясь хоть на мгновение их задержать.
Прошло три дня. Никита благополучно скрылся. Алексей приболел - сердце прихватило. Арина пребывала все это время в каком-то лихорадочном возбуждении. Она то весело кружилась по комнате, переполняемая радостью от удачного бегства любимого, то рыдала от тоски и одиночества, то бросалась к окну и видела в каждом проходящем мужчине Никиту. Она не спала ночами, думая о нем, мечтая, моля Бога о милости. Утром подымалась с постели то грустная, то готовая петь и прыгать от смутного предчувствия надвигающегося счастья.
На четвертый день Алексей вышел из своей комнаты. Ссохшийся, бледный, сосредоточенный. Он был нарядно одет, причесан. По его приказу Арина пришла в библиотеку, села напротив него на стул с прямой спинкой. Опустила глаза. Ей было стыдно, но не за себя - за него.
- Как ты себя чувствуешь? - сухо спросил отец.
- А ты?