Жена смотрителя зоопарка

Ян с Антониной обычно ходили короткой дорогой через Пражский парк, городской оазис, некогда занимавший семьдесят четыре акра на месте бывших наполеоновских укреплений. В 1927 году к новому зоопарку перешла примерно половина парка; зоопарк постарался сохранить старые деревья там, где это было возможно, и потому люди, приезжавшие сюда на трамвае, сначала проходили под кронами Пражского парка и только потом, как из пролога в роман, попадали в зоопарк, расположенный под теми же самыми медовыми белыми акациями, кленолистными платанами и каштанами. Но в тот день, обнаружив, что у них кончились сигареты, Ян с Антониной пошли длинным путем по Лукасинской улице, огибавшей парк, и заглянули в маленькую лавку, полную сладковатого аромата крепкого польского табака. В тот момент, когда они вышли и закурили, мощная ударная волна от взрыва прижала их к забору и камни посыпались из тучи взметнувшейся земли. Воздух сейчас же заклубился и почернел, а еще через секунду они услышали мотор самолета и увидели тонкую розовую полоску, перечеркнувшую небо. Их губы двигались беззвучно, пока они силились встать на ноги, оглушенные и ошарашенные взрывом. Затем, когда волчьи завывания сирен дали сигнал отбоя воздушной тревоги, они решили, что этот самолет был не из эскадрильи – просто одиночный бомбардировщик, пытавшийся разрушить мост Кербедза, который остался неповрежденным, как и Пражский парк. Однако клубы черного дыма валили, поднимаясь рывками, от взорванного трамвая.

– Если бы мы решили сократить путь, то могли бы поехать на нем, – сердито произнес Ян.

Страх охватил Антонину, когда она увидела, который час.

– Это тот самый трамвай, которым Рысь обычно возвращается из школы!

Промчавшись по улице, они подбежали к горевшему, сошедшему с рельсов трамваю – он завалился набок перед католической церковью, подобно дымящемуся мамонту, – металлический корпус покорежен, оборванный контактный провод болтается на весу, около пятидесяти человек слабо шевелятся внутри и вокруг. «Слезы катились из глаз, пока я всматривалась в лица мертвецов, отыскивая Рыся», – вспоминала Антонина. Пытаясь найти сына в дыму и горячих обломках и не найдя его, они кинулись в школу, однако дети уже разошлись. Затем они побежали обратно мимо трамвая и разросшейся толпы вокруг него, через Пражский парк, между клетками, к вилле, взлетели по ступеням черного хода, ворвались на кухню, обыскали весь дом, выкрикивая имя Рыся.

– Его здесь нет, – сказал наконец Ян, опускаясь в кресло.

Прошло какое-то время, и они услышали его на заднем крыльце.

– Сядь, – сказал Ян сурово, но спокойно, подводя Рыся к стулу. – Где ты был, скверный мальчишка? Ты что, забыл, что отправляться домой сразу после школы – твоя главная обязанность?

Рысь объяснил, что всех отпустили из школы, когда разорвалась бомба, а потом какой-то взволнованный незнакомец забрал всех детей к себе домой, где они дожидались сигнала отбоя воздушной тревоги.

Нет нужды говорить, что Антонина с Яном остались без вечеринки в честь Ванды, хотя и не лишились ее компании, поскольку вскоре после «исчезновения», как и планировалось, в зоопарке появилась домашняя учительница Рыся, не еврейка.

Глава тринадцатая

Ян и Антонина считали расизм нацистов духовно необъяснимым, дьявольским, омерзительным, они уже и так помогали друзьям в гетто, но поклялись, несмотря на все трудности, поддерживать и других евреев, которых Ян помнил с детства и к которым испытывал самые теплые чувства.

«У меня перед евреями был моральный долг, – впоследствии рассказывал Ян журналистам. – Мой отец был убежденный атеист, и по этой причине в 1905 году он определил меня в школу Кретшморт, на тот момент единственную школу в Варшаве, где не требовалось изучать Закон Божий, хотя моя мать была категорически против, поскольку являлась ревностной католичкой. Восемьдесят процентов учеников были там евреями, и я подружился с людьми, которые затем стали видными учеными и деятелями искусств… Окончив среднюю школу, я начал учиться в школе Розикера», тоже почти полностью еврейской. В результате его лучшими друзьями стали представители еврейской интеллигенции, и многие школьные приятели жили теперь за стенами гетто. Хотя Ян немного говорил на публике о своем отце, он рассказал журналистам, что выбрал зоологию «назло отцу, который вовсе не любил и не ценил животных, не позволял держать их в доме – за исключением моли и мух, которые являются без разрешения».

Отец и сын становились похожими, когда речь шла о верности друзьям-евреям:

«Мы с отцом оба выросли в еврейском окружении. Он был юристом и, хотя женился на девушке из очень богатой семьи – она была дочерью землевладельца, – до положения буржуа дорос сам. Это случайность, что нам обоим довелось жить в среде бедных варшавских евреев. С самого детства мой отец играл на улице с еврейскими детьми, считая их равными себе. И он повлиял на меня».