Жена смотрителя зоопарка

В постоянном потоке людей, которые появлялись и исчезали, нежданные и безымянные, было действительно сложно выделить «гостей», еще сложнее определить, кого из обитателей здесь не было и когда именно. Однако подобная простодушная конспирация означала жизнь на лезвии ножа, бессловесное толкование каждого шороха, внимание к каждой тени. Подходила ли эта обстановка к вечно бурлящей атмосфере жизни на вилле? Как бы то ни было, в доме царила своего рода паранойя как единственная здоровая реакция на постоянную опасность, а обитатели дома тем временем совершенствовали тактические уловки: ходьба на цыпочках, застывание на месте, камуфляж, отвлекающий маневр, пантомима. Некоторые из «гостей» виллы прятались, пока другие были на виду, и только с наступлением темноты свободно передвигались по дому.

Такое количество народу также означало, что у Антонины, и без того отягощенной большой семьей, прибавилось хозяйственных забот: скотина, птица и кролики, за которыми необходимо ухаживать, огород с помидорами и фасолью, хлеб, который нужно было печь каждый день, заготовки, соленья и компоты.

Поляки постепенно привыкали к тревожной жизни в оккупации, ее неожиданным поворотам, заставлявшим бешено стучать сердце, война меняла их метаболизм, в особенности уровень внимания в состоянии покоя. Каждое утро они просыпались затемно, размышляя, каким будет новый день – может быть, полным скорби, а может быть, он закончится арестом. Не попадет ли она в число тех людей, гадала Антонина, которые исчезают, случайно оказавшись в трамвае или в церкви, выбранной немцами наугад, когда они перекрывают выходы и убивают всех, кто оказался внутри, мстя за какое-нибудь настоящее или выдуманное оскорбление.

Знакомые, безопасные, автоматические действия, сопровождавшие работу по дому, какими бы скучными и монотонными они ни казались, несли успокоение. Постоянная жизнь начеку становилась все утомительнее, напряжение никогда не отпускало до конца, часовые разума продолжали патрулировать причалы возможностей, заглядывая в темные углы, прислушиваясь к опасности, пока сознание не оставалось их единственным узником и кающимся грешником. В стране, которой вынесен смертный приговор, где ход времени, обозначенный утренним светом или движением созвездий, скрыт ставнями, время изменило форму, лишилось части своей эластичности; Антонина писала, что ее дни сделались еще более мимолетными и «ненадежными, словно лопающиеся мыльные пузыри».

Вскоре Финляндия и Румыния примкнули к Германии, Югославия и Греция капитулировали. Нападение Германии на Советский Союз, своего бывшего союзника, породило волны слухов и прогнозов, и Антонину особенно расстроила блокада Ленинграда, поскольку она надеялась, что война, возможно, скоро закончится, а не запылает по-новому. Иногда до нее доходили слухи, что Берлин бомбили, что Карпатская бригада потеснила немцев, что немецкая армия капитулировала, однако в большинстве случаев они с Яном замечали противоречия в подпольных ежедневных, еженедельных и прочих газетах, печатавшихся на протяжении всей войны, чтобы держать партизан в курсе новостей. Редакторы этих изданий отправляли экземпляры и в штаб гестапо – «просто посодействовать вам в поисках, дать вам знать, чтó мы о вас думаем…»[37].

Немецкие солдаты часто приходили в парк пострелять по воронам, которые носились по небу, словно хлопья золы, прежде чем рассесться на деревьях. После ухода солдат Антонина выходила и украдкой собирала тушки, ощипывала и готовила из них паштет, который обедавшие считали фазаньим, – польский деликатес. Однажды, когда дамы нахваливали вкуснейшую тушенку, Антонина рассмеялась про себя: «Ну зачем портить им аппетит подробностями и зоологическими названиями?»

Эмоциональная атмосфера на вилле все время кардинально менялась; за волнами успокоения неслась пена тревог, когда люди, обманывавшие себя пасторальными радостями, узнавали невеселые новости. Пока жизнь искрилась разговорами и музыкой, Антонина умудрялась на время позабыть о войне и даже радовалась, особенно от утреннего тумана, когда центр города растворялся и она могла вообразить себя в другой стране и в другой эпохе. И за это, как она писала в своем дневнике, она была благодарна хотя бы потому, что в магазине абажуров на Капуцинской улице ее жизнь постоянно была пропитана моросью тоски.