Жена журавля

Крылья распахиваются снова — неспешно, но так уверенно, что он больше не чувствует страха, хотя под ним ревет пламя, способное поглотить весь мир. Они проникают сквозь стену дыма, и неожиданно воздух становится чище, и снова можно дышать.

Он летит теперь сквозь чистый воздух — вверх и вперед, точно пущенная из лука стрела.

Он ничего не весит. Все камни падают с его шеи, как и мир, что остается внизу. Он глядит вверх, но не может различить, что же именно несет его.

Но даже во сне — он знает!

Длинная шея, алая корона на макушке и пара золотистых глаз оборачиваются к нему только раз, и те глаза полны слез.

Слез печали, думает он. Слез бездонной скорби.

И ему вдруг становится жутко.

Полет стрелы кончается, и он опять достигает земли. Касается ногами травы, целящей зеленым бальзамом его обожженные пятки, о которых он вспоминает только теперь, и вновь содрогается от боли.

Его нежно кладут на землю, и он издает долгий, протяжный стон.

Он зовет — и он плачет.

Оплакивая тех, кого больше нет.

До тех пор, пока длинные белые крылья не утирают его слезы и не гладят его по лбу и вискам мягкими, убаюкивающими движениями.

Он хочет, чтоб его сон прекратился.

Он не хочет, чтоб его сон прекращался.

Но все прекращается.

— Джордж?

Он открыл глаза, поморгал — и тут же затрясся от холода. Потому что лежал на заиндевелой траве садика на заднем дворе своего сгоревшего дома.

— Джордж, — снова позвали его.

Он поднял взгляд. Кумико. Он покоился в ее объятиях, а она стояла на коленях в траве. Хотя она, несмотря на тоненькую сорочку, похоже, холода совсем не замечала.

— Как же мы?.. — спросил было он, но тут же закашлялся и сплюнул на тревожно-черный асфальт.

А когда взглянул на нее снова, ее глаза горели золотом.

И блестели от слез.

У Джорджа перехватило горло, но уже не от дыма.

— Я знаю тебя, — сказал он, и это был не вопрос.

Она медленно кивнула:

— Да.

Он коснулся ее щеки, испачканной чем-то черным, напоминающим сажу.

— Тогда почему ты грустишь? — Он провел пальцем вниз, до ее подбородка. — Почему ты всегда так печальна?

Раздался грохот, и они оглянулись на дом. Пламя уже поглотило крышу, пожирая его жилище с потрохами.

— Таблички! — сказал он, откашливаясь. — Мы должны сделать новые…

Но Кумико ничего не ответила, и он вытер слезы, что текли по ее щекам.

— Кумико?

— Ты должен простить меня, Джордж, — с грустью сказала она.

— За что? Это мненужно твое прощение. Ведь это из-за меня…

— Прощение нужно всем, любовь моя. И за все годы, что я себя помню, у меня не было никого, кто предложил бы его мне. — Ее глаза вспыхнули — хотя, возможно, только отразили пламя его горящего дома. — Пока я не встретила тебя, Джордж, — продолжала она. — Только ты это можешь. И только ты это должен.

— Не понимаю, — сказал Джордж, все еще лежа в ее объятиях, головой на ее коленях.

— Прошу тебя, Джордж. Прости меня. И тогда я уйду.

— Уйдешь? — Он сел, обескураженный. — Нет, ты не можешь уйти. Я же только нашелтебя!

— Джордж…

— Я не стану прощать тебя, если из-за этого ты уйдешь.

Она положила руку ему на грудь, словно успокаивая. И опустила взгляд. Он посмотрел туда же. Ее пальцы раздвинулись, между ними показались перышки — белые, как луна, белые, как звезды, белые, как желание.

И тут же исчезли.

— Я не могу остаться, — сказала она. — Это невозможно.

— Я не верю тебе.

— С каждой секундой мне все труднее, Джордж, — проговорила она, и перья вновь проступили меж ее пальцев. А затем опять исчезли.

Джордж с трудом выпрямил спину. В голове по-прежнему клубилась пустота — неудивительно, что ему виделись, точно во сне, все эти странные вещи. Языки пламени невозможных цветов — зеленые, фиолетовые, голубые. Ночное небо над ними, слишком ясное для зимней ночи. Звезды, такие острые, что можно порезаться, если к ним прикоснешься. Он коченел, как ледышка, и в то же время горел, как огонь. Этот огонь подливал в его кровь свежего гнева, гнева, которого ему хватит, чтобы…

— Нет, — сказала Кумико так, словно говорила не с ним. — Ты уже много чего натворил. Ты знаешь, о чем я.

Джордж заморгал:

— Что?

Но пламя внутри него уже унималось, и желание извергнуться иссякало, превращаясь в воспоминание.

Он нахмурился:

— Мои глаза сейчас были зелеными, так?

Наклонившись, она поцеловала его, и глаза ее блестели золотом, хотя он и заслонял собой ее лицо от горящего дома.

— С тобою я обрела покой, — сказала она. — Покой, в котором нуждалась так отчаянно и который, я надеялась, сможет продлиться… — Она отклонилась и посмотрела на дом. — Но он не сможет.

— Умоляю тебя, Кумико. Пожалуйста…

— Я должна уйти. — Она взяла его руки в свои. — Я должна освободиться. Мне нужно прощение. Я не могу больше делать вид, что мне не больно от всего этого.

— Но это мненужно твое прощение, Кумико. Я переспал с Рэйчел. Хотя и сам не знаю зачем…

— Это не важно.

— Это самое важное из всего!

Он отнял руки. Казалось, само время остановилось. Почему его дом горит уже так долго, но никаких пожарных нет и в помине? Почему он больше не замерзает на этой заиндевелой траве? Почему Кумико говорит ему все эти странные вещи?