Женатый мужчина

— То есть, в сущности, вы сами себя выдвигаете?

— Получается, так.

На другом конце стола наступило молчание: Клэр, Мэри и Саймон Барклей — все, прислушиваясь, повернулись к ним.

— А почему, интересно знать? — спросил Генри.

— А почему бы и нет?

— Вы недооцениваете себя, Джон. Скрываете лучшие свои качества — совестливость, идеализм…

— Это лишь здравый смысл, не более.

— Здравый смысл? Защищать в парламенте интересы лейбористов?! Подумайте о гонорарах, которые вы потеряете ради ничтожного парламентского жалованья. Променять доходную практику адвоката, имеющего право выступать в высших судах, на обязанность отвечать на нудные письма старых вдов, потерявших пенсионную книжку, — и это вы называете здравым смыслом?

— Возможно, я руководствуюсь эгоистическими соображениями.

— То есть?

— Нужно примирить богатых и бедных, пока страна не полетела в тартарары.

— Вы имеете в виду революцию?

— Да, или по меньшей мере бунт.

— Значит, вы бросаетесь в битву на белом коне не уничтожать буржуазию, а спасать ее?

Джон насупился:

— Так наверняка сказали бы про меня марксисты. Генри театрально вздохнул.

— Ну вот, снова самоуничижение, — сказал он. — Будто стыдитесь своего идеализма…

— Вот уж чего я никак не стыжусь.

— А он есть?

— Ну есть.

— Так я и думал.

— Почему?

— Потому что величайшие ошибки всегда совершают те, в ком звучит голос совести.

— Это не голос совести, — бросил Джон раздраженно.

На лице Генри появилась ироническая улыбка.

— Возможно, я не так выразился, — сказал он. — Честолюбие — так будет точнее? Не оно ли движет вами, а? Честолюбие неврастеника? Вы считаете себя умнее всех остальных и, чтобы доказать это, идете наперекор нам, оригинальничаете, лезете в политику, проповедуете «здравый смысл», а ведь глупость заразительна.

Теперь замолчали все за столом, ибо, несмотря на шутливый тон, которым произносились обидные слова, по выражению лица Генри было ясно, что он говорит их всерьез.

— Вы еще не доказали, что это глупость, — вяло отмахнулся Джон, не желая продолжать разговор.

— А что же еще? — сказал Генри. — Испокон века сильный был богатым, а слабый — бедным. Бедные становились богаче, только если богатели богатые, потому что и куски с их стола падали жирнее. Ну, чего вы, лейбористы, добились? Чтобы все стали равно бедными. Серость, тупость, всеобщее оскудение, диктаторство и устарелые идеи…

Сидевшие за столом смущенно заерзали. Хозяйку дома беспокоило, что желчный спор двух старых приятелей, друживших к тому же домами, испортит весь вечер.

— Я не марксист, — возразил Джон, — а мазать всех социалистов одним марксистским миром — дешевый, знаете ли, прием.

— В том-то вся ирония и трагедия судьбы, — сказал Генри. — Интеллигенты, — он произнес это слово с величайшим отвращением, — считают себя слишком мудрыми, чтобы быть консерваторами, и слишком благородными, чтобы быть корыстолюбцами, поэтому для удовлетворения собственного честолюбия они предлагают свои услуги откровенным коммунистам вроде Мика Макгэи и тем самым помогают им в борьбе за власть.

— Как раз наоборот… — начал было Джон.

— А когда это произойдет, — прервал его Генри, — я, возможно, первым исчезну в какой-нибудь исправительной колонии — так ведь, кажется, социалисты именуют концентрационные лагеря, — но вторым будете вы, Джон. Вам этого тоже не избежать, а ваши дети будут сражаться с правительством, практикующим «позитивную дискриминацию», то есть не пускающим одаренных детей в приличные школы. Наши дети — при их буржуазном происхождении — вылетят из университетов и пойдут работать швейцарами или убирать общественные туалеты. Рабочий класс, которому вы помогаете «освободиться», станет новой буржуазией, а Том и Анна пополнят новый класс рабов.

За столом воцарилась тишина. Все ждали, что ответит Джон.

— Ваш пессимизм заходит слишком далеко, — сказал он.

— Не дальше вашего лицемерия, — процедил Генри, и фраза прошелестела, как змея. — Видно, все дело в профессиональной привычке. Вы готовы защищать любого, не важно, прав он или виноват. А задайся вы таким вопросом, вы бы поняли, что прав-то я. Ведь вы не глупец, вы просто закомплексованы, вот и приняли другую сторону. Это и есть лицемерие, верно? Сейчас это стало вашей специальностью.

И снова весь стол замер в ожидании, чем же сразит сейчас противника искушенный адвокат, но ничего не последовало. Джон набрал воздуха, чтобы ответить, сверкнул глазами, как бы предупреждая, что сейчас на-несет удар, но тут он перехватил взгляд Генри и при свете свечи увидел в его глазах затаенное злорадство, взгляд игрока в покер, которому выпал флешь-рояль. И в какую-то долю секунды, прежде чем раскрыть рот, Джон понял, что Генри выложил еще не все козыри, возможно, он оставил про запас письмо — его письмо к Джилли Мас-колл, поэтому он медленно выпустил из легких воздух и как бы после долгого вздоха произнес:

— Может быть. Не знаю. — И допил вино.

Генри рассмеялся. Клэр залилась краской стыда. У Мэри был раздраженный вид, а у Евы Барклей — озадаченный. А потом все сразу, перебивая друг друга, заговорили о чем-то другом.

Глава вторая