"Женевский" счет

Вильгельм Второй, безусловно, мог спасти бывшего царя. Большевики слишком зависели от Берлина, слишком нужен был им мир для устройства захваченной власти. Советская Россия не выдержала бы нападения с запада — Германии и уже начавшихся столь пугающе безнадежно боевых действий на востоке (чехословацкая и белая контрреволюции, но пока еще без Колчака), с юга уже пробовала давить Добровольческая Армия во главе с Деникиным, заменившим убитого Корнилова. К Деникину пристал Дон, восставший против красных. В подобных условиях большевизм оказывался обреченным. Если 60 тысяч легионеров в союзе с только что начинающими складываться белыми частями (скорее, еще отрядами) опрокинули советскую власть по Волге, с ходу взяли Самару, Казань и потом, можно сказать, закупорили Сибирь, то что натворили бы германские дивизии? Они вошли бы, как нож в масло, в плоть советской России — и это означало бы конец. Но Берлину нужны были дивизии на Западе, нужна была Украина — ее скот, зерно; нужно было дружественное правительство в Москве. На данную роль не годился Николай Александрович Романов, но отлично подходил Владимир Ильич Ульянов-Ленин. В Берлине взвесили все, вплоть до жизни маленького принца Алексея (немца по матушке).

Великий диалектик сообразил: удобнее момента история не предоставит. Мир поглощен войной, его не удивишь кровью, он изнемог от трупов и боли. С другой стороны, Германия даже заинтересована в истреблении Романовых.

Ну когда выпадет еще таковский фарт? Эх, Маркса нет в живых…

Из Москвы полетел приказ, аж провода задымили.

Английская высшая власть отвернулась от Николая и его детей. Тут всегда преобладал расчет. Чувства допускали лишь на сцену и на страницы романов, тоже, впрочем, изрядно «подсохших» к началу XX столетия, разменянных на шутку и парадоксы.

Германская высшая власть, и прежде всего Вильгельм Второй, молчаливо согласилась с намерением большевиков пригробить Романовых.

Николай Александрович Романов тоже принял участие в решении своей судьбы — остался верен долгу и России.

И был казнен.

И не зарыдали колокола по Руси. Еще бы, впереди новая зажиточно-беззаботная жизнь, да и куды тут лупить в колокола, ежели надо «грабить награбленное», в том числе и эти самые храмы.

Вот и вся правда.

Сухо, жестко всматривался в ту сторону, где Екатеринбург, вождь новой России. Лягут по крестьянской хляби России шпалы и рельсы будущего. И английская, и германская, и все прочие короны свалятся в грязь — быть миру советским. Перепашет его трудовой человек на свой лад. Кто был никем — тот станет всем!..

И дымилась земля кровью. Вот-вот границы лопнут, и хлынут кавалерийские лавы с алыми знаменами по полям Европы. Грянет мировая революция — это он (Ленин) знает совершенно определенно. Пусть кривляются все эти… на тронах… и там в смокингах, в банках и на парадах… Завтра всех возьмет за глотки жилистая рука пролетария. Россия это уже доказала, сама Россия — уже доказательство!..

Верить «позднепенсионным» сообщениям бывшего кайзера Вильгельма не приходится. Не мог он открыть правду — кровь царского семейства и всех Романовых не окропила его одежды, а вымочила, так что стала одного цвета с красным пролетарским флагом.

Как он мог рассказать о том, чему нет прощения: об убийстве детей, своих дальних родственников? Да и как верить: слыл бывший кайзер позером, трусом и фальшивым человеком — это дружно отмечали едва ли не все более или менее близкие к Вильгельму люди.

Знал все, что ожидает Романовых, поскольку большевики прощупывали почву. Оступаться им было нельзя, это уже была бы погибель. Следовало убрать с дороги непримиримого врага захватнических устремлений Германии, а значит, и его, Вильгельма Второго.

И убрали!

И что бы там после ни сообщал доверительно бывший кайзер английскому историку — генералу Уоллскорту Уотерсу (даже сам Его величество король Георг Пятый озлился), а о том, что Романовы будут казнены, — знал, ибо решающим в этом деле являлось прежде всего его согласие. Без данного согласия ни Ленин, ни Свердлов, ни вся большевистская рать не посмели бы расправиться с Романовыми. Ослушание Берлина означало для них самоубийство. Чересчур трезвым, даже цинично-расчетливым был создатель коммунистической партии. Да ни в жизнь не стал бы из-за Романовых рисковать своим детищем — Октябрьской революцией и «рабоче-крестьянской» республикой. Загнал бы Романовых в острог, за тройные каменные стены, гноил бы в камерах без света, харчей и прогулок, но не отважился бы на риск войны с Германией. Крепко запомнил главный вождь, во что обошелся отказ Троцкого подписать Брестский договор: ощутимейшим утяжелением условий мира между РСФСР и Германией.