"Женевский" счет

Большевик А. Г. Шляпников вспоминал декабрь 1916 — февраль 1917 г. — самый канун революции:

«…Радуйся, темных сил насладителю (он приводит в воспоминаниях заключительный абзац памфлета писателя Амфитеатрова. — Ю. В.), радуйся, немцев оплот и прибежище верное, радуйся, сатанино вместилище скверное. Радуйся, Григорий, распутниче великий!»

Немало ходило по рукам фотографий Распутина с поклонницами… Все это, взятое вместе, говорило о грандиозном сдвиге в сознании «верноподданных».

Это явление было свойственно не только Питеру, но и многим другим городам России. Так, объезжая некоторые пункты, например Москву, Нижний и т. п., я встречал ту же самую картину… Нелегальных листовок, прокламаций уже не боялись, а искали, просили и читали с интересом и доверием. Ненависть к правительству проникала в самые низы… Убийство Распутина демонстрировало разложение двора, распад царствовавшей камарильи. Гибель монархии становилась неизбежной и недалекой…»

По этим воспоминаниям, опубликованным частью в 1920-м, частью — 1922 г., можно судить и о плодах партийной работы, ее воздействии на народные массы. Войну, правительство, царя («Николашку»), «буржуев», генералов, помещиков ненавидели. Этой ненависти еще предстояло вознестись всесметающим валом, но для этого в России должен был появиться Ленин.

За два месяца до Февральской революции генерал-лейтенант А. М. Крымов[36] в частном отчете депутатам Думы о положении на фронте заявит:

«Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и это на фронте чувствуют… Время терять нельзя…»

Время терять нельзя… Но только один человек в мире в полной мере осознает, что это такое, и сумеет из этого извлечь выгоду.

В начале января семнадцатого великая княгиня Мария Павловна (мать великого князя Кирилла Владимировича — будущего претендента на российский престол в эмиграции) пригласит председателя Государственной думы последнего, четвертого созыва Михаила Владимировича Родзянко. После сетований на опасность внутренней обстановки, бездарность правительства она вдруг обмолвится:

— …Надо ее уничтожить…

— Кого?

— Императрицу.

— Ваше высочество, — сказал я (Родзянко. — Ю. В.), — позвольте мне считать этот наш разговор как бы небывшим…

И далее Родзянко сообщает:

«Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916-го и начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон обращались представители высшего общества с заявлениями, что Дума и ее председатель обязаны взять на себя эту ответственность и спасти… Россию. После убийства Распутина разговоры об этом стали еще более настойчивыми…»

8 января 1917 г. Михаила Владимировича навестил родной брат царя и просил вмешательства председателя Государственной думы во имя спасения России. Великий князь Михаил Александрович сказал о своем державном брате: «…Брата и ее (императрицу Александру Федоровну. — Ю. В.) окружают только изменники. Все порядочные люди ушли…»

«Одни из старших начальников, глубоко любя родину и армию, жестоко страдали при виде роковых ошибок Государя, — пишет генерал Врангель, — видели ту опасность, которая нарастала, и, искренно заблуждаясь, верили в возможность «дворцового переворота» и «бескровной революции». Ярким сторонником такого взгляда являлся начальник Уссурийской конной дивизии генерал Крымов, в дивизии которого я в то время командовал 1-м Нерчинским казачьим Наследника Цесаревича полком… В неоднократных спорах со мною в длинные зимние вечера он доказывал мне, что так дальше продолжаться не может, что мы идем к гибели и что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя «дворцовым переворотом»…»

7 января 1917 г. на приеме у государя Родзянко выкладывает правду, вплоть до чувств ненависти народа к императрице:

— …Вокруг вас, государь, не осталось ни одного надежного и честного человека… Народ отворачивается от своего государя… Не заставляйте, Ваше величество, чтобы народ выбирал между вами и благом Родины. До сих пор понятия «царь» и «Родина» были нераздельны, а в последнее время их начинают разделять.

Государь сжал обеими руками голову, потом сказал:

— Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?..

Михаил Владимирович преодолел себя и сказал:

— Да, Ваше величество, двадцать два года вы стояли на неправильном пути.

Время терять нельзя…

Они встретятся еще раз, последний, 10 февраля 1917 г.

«Прием, названный в газетах «высокомилостивым», по словам Родзянко, был „самым тяжелым и бурным“», — вспоминал Шульгин. Председатель Государственной думы подробно передал ему все, о чем он разговаривал с государем императором.

«Необычайная холодность, с которой я был принят, показала, что я не мог даже, как обыкновенно, в свободном разговоре излагать свои доводы, а стал читать написанный доклад. Отношение государя было не только равнодушное, но даже резкое… — писал в эмиграции Родзянко. — А когда я заговорил о Протопопове[37], он раздраженно спросил: