"Женевский" счет

Расстреливать, разумеется, надо с выбором, уж очень верил в республику генерал, мог пригодиться. Это тех, которые без пользы, можно и нужно класть без разбора.

Но Николай Владимирович ничего этого не ведает, более того, верит в свою звезду: берет цвет заря новой жизни. И следует спешить к восходу этой жизни ему, одному из самых талантливых русских генералов: лет-то, слава Богу, 63, как раз через пять дней и подоспеют. И Николай Владимирович азартно раскручивает события, хотя они и без его участия набирают сумасшедшие обороты. Будет в России наконец своя великая демократия! Не воля и прихоть самодуров будут определять судьбы людей, а законы, непреложные и обязательные законы республики, единые для всех. Парламент, свободы, независимость суждения, все дороги для одаренных и самобытных, братство, человечность, просвещение…

Новая Россия. Стихия восстания расчищает ей путь.

А Владимир Ильич Ленин покуда еще в Швейцарии. Лето этот невысокий плотный господин проводит в горном местечке Флюме; на зиму перебирается в Цюрих, архиуютный, спокойный город: без помех можно работать и руководить партией. Буржуазные свободы оберегают его — никто не смеет прикоснуться, а уж о похищении и речи быть не может.

Почти 20-летняя эмиграция не размыла в этом, казалось бы, космополите национальный характер. Владимир Ильич в целости сохраняет чувство принадлежности к России — не всем великим дано такое властное, немеркнущее чувство. Достаточно припомнить знаменитое столкновение Достоевского с Тургеневым в среду, 28 июня 1867 г., в Баден-Бадене:

«…Федя (Достоевский. — Ю. В.) по обыкновению говорил с ним (Тургеневым. — Ю. В.) несколько резко, — записала в дневнике жена Федора Михайловича Анна Григорьевна, — например, советовал ему купить себе телескоп и смотреть, что там (в России. — Ю. В.) происходит, иначе он ничего в ней не поймет. Тургенев объявил, что он, Тургенев, реалист, но Федя говорил, что ему только так кажется. Когда Федя сказал, что он в немцах только и заметил, что тупость да, кроме того, очень часто обман, Тургенев ужасно как этим обиделся и объявил, что этим Федя его кровно оскорбил, потому что он сделался немцем, что он вовсе не русский, а немец. Федя отвечал, что он этого вовсе не знал, но очень жалеет об этом. Федя, как он говорил, разговаривал все больше с юмором, чем еще больше сердил Тургенева, и ясно высказал ему, что роман его («Дым». — Ю. В.) не имел успеха. Расстались, впрочем, они дружески, и Тургенев обещал дать книгу. Странный это человек, чем вздумал гордиться, — тем, что он сделался немцем? Мне кажется, русскому писателю не для чего было бы отказываться от своей народности, а уж признавать себя немцем — так и подавно. И что ему сделали доброго немцы, между тем как он вырос в России, она его выкормила и восхищалась его талантом. А он отказывается от нее, говорит, что если б Россия провалилась, то миру от этого не было бы ничего тяжелого… Ну да Бог с ним, хотя я знаю, что Федю разговор с Тургеневым ужасно как рассердил, и взволновала эта подлая привычка людей отрекаться от родного…»

Анну Григорьевну, по матери шведку, а по отцу — Сниткину, оскорбило поведение Тургенева. Надо полагать, Иван Сергеевич заявил так в сердцах, в кровной обиде за свой роман, а вовсе не по зрелому рассуждению. Однако все же Родину не отсылают ко всем чертям в досаде за роман: «…если б Россия провалилась, то миру от этого не было бы ничего тяжелого…»

Признаться, слова такие…

Я глубоко чту Ивана Сергеевича и должен дать объяснения.

Горечь, нерастраченное чувство любви, жизнь без женской любви и ласки при сказочном богатстве этого чувства и вообще чувств, одиночество, горячность… Кто знал Тургенева, испытывал к нему искреннее почтение. Отзывались так: нет человека умнее и добрее. Ум и сердце были в нем равны…

С другой стороны, случается, и Родина поступает со своими чадами не то чтобы не по-матерински, а вообще не по-людски. Ответное чувство к ней вполне могут выразить слова Шарля Бодлера. Помните его «Родину»?

За что любить тебя? Какая ты нам мать,
Когда и мачеха бесчеловечно злая
Не станет пасынка так беспощадно гнать,
Как ты детей своих казнишь, не уставая?..
Во мраке без зари живыми погребала,
Гнала на край земли…
Во цвете силы — убивала…
Мечты великие без жалости губя,
Ты, как преступников, позором нас клеймила…
Какая ж ты нам мать?
За что любить тебя?..

Бессмертие Бодлеру за одни эти слова… и поклон.

(Автор ошибается, эти стихи принадлежат П. Ф. Якубовичу (1860–1911). — прим. вычит.)