Жених по объявлению

Выродившись, я не увидел рядом счастливого отца. Наверное, потому, что до меня уже успели его порадовать своим появлением на свет дочь и два сына, и я был ему уже не в новинку. Радость, если она была, отец расточил на предыдущих. Я тут, пожалуй, случайный, непредсказуемый, даже непрогнозируемый. В деревне в то время нежеланных детей не было, так что можно считать, и я получился кстати. Пригодится, мол, в хозяйстве. Сначала будет, если еще не умрет от какого-нибудь дифтерита, шугать кур с грядок, потом научится таскать воду с речки, поливать огород, гусей на луг выгонять, телят встречать… Незаметно, лет в двенадцать-тринадцать, он станет мужиком. Работником, кому любая работа по плечу! Но это светлое будущее потом. Сейчас же я краснорожее, кричащее существо, которому говорят, что оно похоже на деда, — ну прямо вылитый дед Иван. Отцов отец. Второй дед тоже Иван, но не тот Иван. Он черный, а отцов дед Иван рыжий. И я рыжий. Имени у меня пока нет, но, думаю, назовут меня Иваном. Зачем голову ломать в выборе имени! Иван! Ванька! Можно Ванюшка, но до этого в деревне редко доходят. Иван и Ванька — этого достаточно. Сначала Ванька, потом Иван. Это уже когда у тебя будет седая борода и лысая голова. Можно остаться на всю жизнь Ванькой. Для этого совсем мало надо. Я не хочу быть вечным Ванькой, хоть и уродился рыжим.

В избе пахнет кислым. Потолок неровный, в некоторых местах отскочила побелка. В маленькое окно пробивается жиденький лучик света. Что-то громко хлопнуло, кто-то крикнул, хрюкнул. И других звуков полно: по сравнению с той тишиной, что была, это просто оркестр какой-то. Слышу, ставший уже знакомым, скрипучий голос:

— И этый рыжий, как евоный батька. Одна гидота!

— Что уже ты, мама, так! — отвечает родной голос. — Ну, рыжий, так что? Да и не рыжий он, а золотой! И глазки у него голубенькие!

— Поросячьи, — не соглашается скрипучий голос.

— Кулачки вон какие крепенькие!

— Чего уж хорошего, а кулаки мы знаем. Бегали от них, и не раз.

— И мы не всегда бываем правы. Когда и кулак подсказка, правда же, сынок? — воркует мама.

— Дуре все хорошо, лишь бы не как у людей.

Я еще не знал, чью сторону принимать. Понимал, что говорят о моем отце, а какой он, я этого не знаю. Попросту я его еще не видел.

Отец появился ближе к вечеру. Я слышал, как заскрипели ворота, как кто-то грозно выругался, протопали мягко копыта лошади. Хлопнула дверь.

— Ну, как он тут? — спросил грубый голос. — Пищит?

Мне хотелось ответить в той же манере, но я сдержался. «Подожду еще, посмотрю. Может, не так он и плох».

— Попискивает, — отвечает близкий мне голос.

— Надо бы свозить его да записать, — грубый голос. — Или подождать на всякий случай…

— Можно и записать, что еще может случиться, — неуверенный, родной голос. — Он здоровенький у нас!

— Управимся с работами и свозим. Сейчас каждый день год кормит. Или когда задождит, свозим.

— Нонче дождя было мало, если только осенние пойдут.

— Спину всю ночь ломило, может, к дождю.

— Тучи все небо обложили с утра, думала, что-то будет, а потом к обеду развиднело.

— Время подпирает, успеть бы картошку без грязи выкопать.

Слышу тяжкий вздох.

— Кто ж ее копать будет. Дети малые, и я не могу еще…

— Не такие они и малые, и тебе надо через не могу. Жрать-то что-то надо целый год.

— Завтра начнем потихоньку, — соглашается мама, и мне ее становится жалко. Хочется крикнуть ей, чтобы она возразила отцу, да не знаю как. Я напыжился, но это вылилось совсем в другое.

— Серун! — небрежно бросил отец и хлопнул дверью.

— И никакой я не серун, скажи, а хороший здоровенький мальчишка, — заворковала мама, меняя пеленки. — Я, скажи, буду трактористом или летчиком, тогда, скажи, узнаешь меня…

Хлопнула дверь, затопали тяжелые сапоги. Сердитый голос:

— Маленький, а вонючий! Что будет, когда вырастет…

— Человеком будет! — Голос мамы крепчает, и меня это радует.

Мне уже три месяца. Я знаю каждый сучок на потолке, каждую трещинку на темном бревне стены. Слышу какую-то непривычную суматоху в избе, громкие торопливые разговоры. Меня обмотали во что-то толстое и тяжелое. Понесли куда-то… Резкий свет ударил по глазам… Дышать мне трудно, холодный воздух закупорил глотку. Скрип саней, покачивание и потряхивание меня не беспокоят, а даже как-то успокаивают, убаюкивают. Под этот скрип и покачивание я уснул. Долго ли я спал, не знаю. Проснулся от новых звуков. Дверь скрипела не так, как наша, и половицы стонали глухо, натужно, презрительно к ходокам из сел и деревень.

— Покажите, что у вас? — Голос чужой, сухой, безразличный.

— Сын, — отвечает мама. Отвечает не своим, а каким-то испуганным голосом.

— Сколько ему?

— В сентябре ему… родился…

— Число?

— Какое число? — не понимает вопроса мама.

— Какого числа родился? — Нервный, недовольный голос.

— A-а, это… На Сдвиженье. Утром. И снег когда…

— Я что, должна знать, когда было ваше Сдвиженье со снегом?

— Двадцать седьмого, — вступает отец, но голосом, мне сдается, чужим. Приторным. Угодливым.

— Имя?

— Кого? — опять не понимает мама.

— Вашего сына. — Опять тяжелый вздох регистраторши: «Ох, уж эта деревня!»