Жених по объявлению

«Что этой гадюке сделать? — вспоминал я все мне известные козни. — Воды в портфель налить? Гвоздь вбить в скамейку? Сумкой в суматохе садануть по башке? Подножку на лестнице, чтобы кубарем вниз? — Все наказания были такими мелочными и слабенькими, что я себя уважать за скудость ума перестал. — Вот бы ворону ей в портфель! — Вырисовывалась картина отмщения. — Она открывает его, а оттуда она! Или лягушку! Она туда руку, а там холодная лягушка! Она как закричит, все со смеху помрут! А если ежика ей под зад подсунуть? Где его поймать? Я живого никогда не видал. И лягушку где сейчас найти… Ворону попробуй поймай!»

Пробовал найти что-нибудь из взрывающегося, что могло бы перепугать насмерть эту с кнопкой вместо носа, но тоже неудачно.

Весь остаток дня я потратил на придумывание прозвища своей противнице. Чего только я не прикладывал к ней, все было не смешно. Бутылка, Слониха, Дочь булочника, Колбаса-в-тесте… Все не то! Крокодилиха. Макака. Обезьяна. Зебра. И со зверями не повезло.

«Ладно, потом придумаю, — решил оставить на время дело с прозвищем. — Дней еще много».

Учиться было не то чтобы неинтересно, но и ничего интересного. Палочки, кружочки, крючочки. Сиди тихо, никому не мешай. Хочется вскочить и бежать с куском хлеба на улицу, туда, где ребятня визжит от восторга. Где солнце и свобода! Да куда там! «Не крутись! Не вертись! Не мешай заниматься детям!» Дети сами бы давно убежали на волю, да кто ж их отпустит?! Переменка на один вдох! И тут же звонок на урок. Опять палочки, кружочки, крючочки… Не мешай, не вертись! И так десять лет! Я столько не жил, сколько буду учиться. Может, что-то случится и меня освободят от этой школы? Какое-нибудь землетрясение? Пока новую построят… Хорошо бы война какая. Я бы тогда убежал воевать. Пистолет! Калаш! Гранаты! Немцы бегут в страхе, а я: «Тра-та-та-та…»

— Ты почему не работаешь? — рука легла на мое плечо. Тяжелая такая. — Работай, не ленись! Аккуратней выводи кружочки. Наклон соблюдай.

«Господи! И так десять лет?» — воскликнул я куда-то себе в брюхо.

Выскочил из класса я первым, да и из всей школы тоже. Простор! Ширь! Воздух! И никаких кружочков!

Скоро около меня бежали и визжали все остальные, как впервые увидевшие свет щенята. Толкотня, шум, гам. Кто-то предложил сыграть в футбол. Вместо мяча — жестяная банка, ворота — два портфеля. Потные красные лица — и море удовольствия!

Кто-то закричал, что надо домой. Сорвались, побежали.

— Ну как? Понравилось в школе? — спросил дед Иван, внимательно разглядывая меня. Разглядев, спросил: — А где твой портфель?

«Какой портфель? Мой портфель? Да он же там, на воротах!»

Портфель мой мирно дремал у камня посреди улицы. Не было бы камня, кто-нибудь уже проехался бы по нему. Ротозеев у нас в деревне как нигде!

Еле-еле дотянул до каникул. Неотступная мысль сбежать в Африку все больше обрастала фактами неизбежности этого побега. Там тепло, слоны, буйволы, крокодилы, а солнца сколько! И свобода со всех сторон. Живи в хижине, живи просто под теплым небом. О пище думать не надо: все растет на земле и деревьях. Дома же постоянные команды сделать то, сделать это. И самое страшное — глаза отца при просмотре дневника.

— Н-ну?

Я готов превратиться в маленького мышонка, чтобы шмыгнуть под стол, а там в дырку между стеной и печью.

— Не научившись подчиняться, не берись приказывать! Это тебя не касается? Куда деться от этого взгляда?!

— Ка-ксается, — тут же соглашаюсь я, не постаравшись даже разобраться в смысле услышанного. Понял, что надо всегда и всем подчиняться, не перечить. Я это и раньше знал. А при чем тут приказывать? Разве я кому-то приказывал? Не приказывал. Сами все смеялись, когда я показывал им вывернутую шапку из-под парты. Они смеялись, а мне замечание записала в дневник Суповна.

— Выпрут из школы — пойдешь колхозным коровам хвосты крутить! Пастухом! — рисует мой тернистый путь отец, и этот путь, если судить по его выкрику, совсем не тот, что мне нужен. А я, представив себя в дождевике, верхом на лошади, с длинным кнутом и папироской в зубах, был даже рад такому выбору колхоза. Тут же никакой зубрежки. Никаких ноликов и палочек с крючочками! Никаких замечаний и угроз. Сиди верхом, пощелкивай бичом, покрикивай крепкими словцами на коров и гляди в огромное небо, сколько в тебя влезет. Я уже хотел сказать отцу, что я согласен быть пастухом, да перебила мама.

— Ну что уже такого он сделал, что его так ругать надо? — Вступилась она за меня. Мне хотелось остановить ее, потому что знал, что отец перекинет «огонь» на нее. Но как это сделать? — Дети же, не чурки!

— Хоть бы раз помолчала, — хлопнул ладонью по дневнику отец, — если не знаешь, что говорить! Ну, давай, помогай ему быть бестолочью! Потом — Бодайбо, Колыма! Нары!

— Что уже ты мелешь! — взорвалась мама. — Показал ребенок кому-то кукиш, и его за это в Бодайбо! Учится хорошо, жить будет не хуже других!

— Хуже уже некуда, — резюмирует отец, отшвыривает на угол стола мой дневник и, хлопнув дверью, выскакивает из избы.