Жених по объявлению

— А ты тоже хорош! — сердито смотрит на меня мама. — Не можешь без своих дурацких шуточек! Учиться надо, чтобы не быть дураком, а у тебя все хиханьки да хаханьки! Женить скоро, а ты все как маленький!

«Женить собираются, а я ничего не знаю. На ком? Если на этой пучеглазой — я убегу в Африку! Если на Павловой — я согласен. Когда станем мужем и женой, мне можно будет курить и материться, не боясь, что за это отец отвалит ремня? А потом что? У всех пап и мам есть дети… У нас тоже будут? У взрослых они маленькие, а у нас будут, как куклы, совсем маленькие? Я таких не видал. И кто женился на однокласснице — не знаю таких. А если…»

Мои размышления прервал скрип двери. Пришла соседка тетя Шура занять мисочку муки.

— Мисочку дам, — говорит мама, звякнув крышкой кастрюли, где хранила она от мышей муку и крупу. — Дала бы больше, да у самих осталось на неделю.

— Ефиму скоро привезут за сапоги, и я вам отдам, — привычно заверяет маму тетя Шура.

— Да я так сказала, — оправдывается мама, зачерпывая мисочкой муку. — После подоя не забудь прислать Любку за молоком, — напоминает она, чтобы хоть так сгладить неудобство от неверного слова.

— Пришлю, — кивает тетя Шура. И опять к прошлому: — Если заплатят деньгами, то я и за молоко рассчитаюсь с вами.

— Ты что, Шура, говоришь-то! — упрекнула ее мама. — Разве я когда просила у вас деньги за молоко? Хватает нам, вот и вам даем. И не надо никаких нам денег от вас. Пусть детишки пьют. С мукой плохо. До нового хлеба далеко, а у нас мисочка на день! Куль зерна есть, да молоть надо. А когда на мельницу, если каждый день работа и работа?

Под тихий говор женщин я оделся, обулся, сгреб под мышку салазки и был таков.

Наледь шла поверх шероховатого ледяного панциря и дымилась сизым туманом. Во многих местах вода остекленело блестела, отражая солнечные лучи. На гладком льду салазки сами бежали, тонко посвистывая коньками. У всех щеки как спелые красные яблоки, глаза — сливы. Из-за воротника валит пар. Хочется пить. Наклонившись над прорубью, пью взахлеб ледяную воду. Хорошо!

Зимний день короток вдвойне. То тут, то там засвечиваются желтенькие светлячки окон, резко скрипят двери сеней, со стеклянным звоном рассыпаются дрова в поленнице, кого-то облаяла собака, звякнуло ведро, ударившись о сруб колодца… Деревня заканчивает свой день.

— Ты посмотри на него, — говорит отец дяде Ефиму, пришедшему покурить с соседом. — Рыцарь в ледяных доспехах! Интересно, сколько часов он будет оттаивать, чтобы смог хотя бы раздеться и разуться? Немцы под Москвой и Сталинградом лучше выглядели. — Посмотрев еще раз на меня критически, спросил: — Может, тебя в корыто или таз поставить? Натечет лужа — пол вздыбится.

Я доказал отцу, что для меня нет сложности раздеться. Я ловко выскочил из обледенелых штанов, оставив их стоять у жарко натопленной печи. Согреваясь, они размягчались и устало, сомлев, оседали. Валенки, больше всего напитавшие воды, еще долго переходили из одной стадии в другую. Они сначала потекли, потом размягчились, потом из них попер, как из паровозной трубы, пар, — это заставило маму отодвинуть их от печи подальше, потому что последняя стадия — возгорание — меньше всего нас устраивала.

Перекусив куском хлеба и кружкой молока, я принялся за ремонт салазок. Там один конек расхлябался, второй накренился, а консервная банка для маслянистого факела прогорела.

— Ты думаешь, он после речки сразу же кинется за книжки? — поведал часть тайны соседу отец. — Как бы не так! У нас еще пистолет не стреляет, граната не взрывается.

— И слава Богу! — лукаво улыбаясь, отозвался дядя Ефим. — Мои тоже раз пять пытались подорвать и начисто сжечь халупу. Бог милостив, спас от беды.

— От нас бы только он не отвернулся, — покачал головой отец. — Чтобы только нас одних оттянуть от беды, Бог должен дежурить, как пожарник, около нашего дома. А у него таких знаешь сколько! Только поэтому я не хотел бы быть Богом.

Прислушиваясь к разговору отца и соседа, учитывая их критические восклицания, я уселся за уроки.

«Это я спишу у Павловой, это нарисую на переменке, стихотворение наизусть меня не будут спрашивать — прошлый раз спрашивали, — рассуждал я, планируя занятия на вечер и следующий день. — Остается приготовить страшилку этой лупоглазой». Я достал резинку, нашел две палочки, стянул коробок из-под спичек, скрутил резинку, закрепил ее в коробке палочками и спрятал коробок в портфель, предвкушая эффект, когда из коробка выстрелит в лицо этой зануде скрученная резинка с палками.

Прибежав утром в школу, я не мог дождаться Павловой, у которой должен был списать решение задачки. Она заболела. Лупоглазая, глядя на коробок, который я ей протянул со словами: «Ты собираешь жуков. Вот, одного мне привезли из Москвы, он мне не нужен, возьми его».

— Дурак ты, рыжий, и шутки твои дурацкие, — ответила на это лупоглазая. Повернулась и пошла.

И со стишком получилась промашка.