Жених по объявлению

Стрелять в портсигар мы не стали, пуль у Васьки не было, решили проверить на костре. Портсигар долго не горел, он только менял свой цвет. Мы уж подумали, что и тут ждет нас неудача, но вдруг он почернел, и от него отвалился угол и упал каплей в огонь.

— А ты говорил! — обрадовался Васька. — Я же тебе говорил!

Нести домой половину, оставшуюся от портсигара, было бессмысленно и опасно. Ее бросили тоже в огонь.

Отцу этот трофейный портсигар никогда не был нужен, а тут вдруг он его хватился. Пошарил за наличником двери — не нашел.

— Где он? Я его сюда ложил… — бубнил отец, заглядывая в сундучки и ящички. Я прижух, прикинувшись непонимающим. — Ты его не брал?

— Кого? — спросил я, мало надеясь на нужный мне ответ.

— Корову! Портсигар мой! — уставился на меня светлыми глазами отец.

— Зачем он мне? — как можно безразличней ответил я и пожал плечами.

— За тем, что все берешь без спросу! — отец уже сердито посмотрел на меня.

— Может, Федьку спросить? — намекнул я на старшего брата.

— Он что, курит?

— Н-не знаю…

— Тогда зачем говоришь?

— Просто так. Может, кнопки туда. Перья тоже.

— Кто стрелял в огороде? — не к месту спросил отец.

— Не знаю. Я не стрелял, — решил я не признаваться, а сам подумал: «Не раскололся бы только Васька, тогда будет мне». Пронесло на этот раз!

Весна пришла, как из-за угла выглянула. Сразу все зажурчало, забурлило. Ручьи потекли, промывая себе путь на дорогах, из дворов — в огороды и поля. Закрутил, завертел весенний воздух, в котором слышалось все: и прелость прошлогодней травы, и сладковатый запах навоза, и терпкий, бьющий в ноздри, аромат подтаявшего снега. На крышах, с которых уже сполз снег, топтались, надув зоб, голуби. Пес Байкал, помесь как минимум пяти пород, призадумавшись, лежал на прогретой крыше будки. Его ничто не интересовало. Даже ворона, косо поглядывающая с недоверием на своего противника, не раздражала его. Не успевший оттаять кусок хлеба она уволокла из-под самого его носа.

Учиться не хотелось. Каждая минута времени за уроками казалась бездарно потерянной. А учиться еще долгий месяц! Но вот и он заканчивается. Впереди долгие летние каникулы! Я бегу домой со смешанными чувствами: мне радостно, что наконец-то я свободен, и горестно от того, что придется показывать дневник отцу и выслушивать его упреки. Говорить, что дневники Суповна не заполнила, что потом заполнит, уже не хотелось. Не хотелось враньем портить праздник.

— Ну, чем порадуешь на этот раз? — спросил отец, почему-то раньше времени оказавшийся дома.

— Не знаю, — промямлил я в ответ.

— Что не знаешь?

— Ну, это… не знаю, как…

— Давай сюда дневник, — протянул отец мосластую, в пятнах смолы, руку.

Сунув, как в расплавленный свинец, руку в портфель, я достал дневник, подал его отцу, не ожидая ничего хорошего.

— Так, — сказал отец, листая страницы дневника. — Три, три, пять, пять, три. Поведение удовлетворительное. — Отложив в сторону дневник, посмотрел на меня внимательно и сказал: — Эти три, три, три можно было получить и не заходя в школу. Убрал из-под свиней навоз, сел, почитал книжку, и ты уже знаешь на три, а то и на пять. Тут же пальцем о палец не ударил по дому — и одни трепаки! Может, головка не та? Может, покрасить ее в черный цвет, и тогда она думать научится? Может…

«Лучше бы выпорол, как тогда, и дело с концом, — определил я себе наказание за неудачный первый учебный год. — Я и штаны вторые заранее пододел».

Отец выпорол меня один раз и, как я считаю, ни за что. Мы с Васькой решили попробовать вкус табака на их сеновале. Сеновал сгорел, а нам досталось по полной. Теперь я знаю, что курить на сеновале нельзя! Теперь, как только кто заговорит о куреве или пожаре, у меня проявляются красные полосы на ягодицах.

— Есть в вашем классе кто-нибудь еще, кто хуже тебя школу закончил? — пытал отец.

— Гошка Власов и Васька. У них все трояки, — поспешил я с ответом.

— Да ты что? А ты, конечно, молодец, ты у нас третий от заду? В тройку лучших попал!

Лучше промолчать, хотя и у Мишки Криулина и Федьки Маркова почти одни трояки.

— Соседи будут спрашивать: как ваш сын школу закончил? Что мне им отвечать, подскажи. Может, сказать, что больной? Или что все хозяйство в доме на твоих плечах? Дрова из лесу возил в самую стужу, воду в кадке на санках возил из проруби? В стайке чистил и прибирал? А? Что мне им говорить?

Отец распалялся. Глаза его сузились до щелочек и казались холодными, как изо льда.

— Я исправлюсь, — сказал я привычное слово, сам не веря в это.

— Горбатого могила исправит, — сказал отец, тяжело вздохнул, встал и вышел.

Глянув на дневник, как на ядовитую змею, я подумал, что нехороший человек придумал его.