Жених по объявлению

Лето выдалось сухим и жарким. Я пропадал на речушке днями напролет. Даже на обед не хотелось прибегать. Да и особой нужды в этом не было. Колхозный огород с морковкой, репой, турнепсом, капустой рядом. Руку протянул — и у тебя сытое брюхо. Зато все время твое! Загар с илом зачернили кожу так, что трудно понять, какого ты роду-племени. И когда у машины спустило колесо и мы оказались тут же, то шофер долго разглядывал мою шею, а потом спросил, почему я не мою ее.

— Она так загорела, — ответил я, искренне веря в это.

— А ты все же попробуй помыть. Лучше с мылом и мочалкой!

Совет я утаил от мамы, и сам им не воспользовался. Зачем сегодня мыть шею, если завтра она будет такой же.

Во второй половине августа задождило. Мелкий, въедливый дождь моросил бесконечно. Пахло гнилью и сыростью. Выходить на улицу не хотелось никак. Даже по нужде. Я терпел до последнего. В конце дня я шел на луг, где паслись телята и гнал хворостиной домой нашего крутолобого бычка. Опорки промокали насквозь. Ногам было зябко и неуютно. Мешок, накинутый на голову и плечи вместо несуществующего в доме плаща, становился холодным и тяжелым. Хотелось тепла и солнца. Хотелось в школу, в чистый и сухой класс.

Приехали с заимки Федька и Лида. Сенокос в колхозе приостановили, и всех привезли домой.

— Ну как ты тут? — спросил меня Федька и потрепал по голове. Внимательно всматриваясь в макушку, удивился: — Голова-то твоя совсем красная! Была не такая.

— Сентябрь чтобы не подвел, — пропустил мимо ушей красноту моей головы отец. — Картошку бы не погноить. Неделька бы сухой выдалась, как копать.

У меня свело пальцы рук от одного только упоминания о выковыривании картошки из холодной грязи со снегом пополам.

— Накинулись бы все, чтобы сразу, — планировал отец сложную и важную операцию, от успеха которой зависело, быть ли нам с картошкой в зиму.

— Будет, — заверила мама. — Сейчас выльется все, а потом прояснеет.

— Ты так говоришь, вроде Бог с ведром на небе сидит и прислушивается к твоим словам, — криво усмехнулся отец.

— А то, как же! От Него все, — согласилась мама.

— Так попроси Его не лить, когда будем копать.

— И попрошу. Он услышит.

— Услышит, как же! Держи карман шире!

— Услышит, услышит.

Как-то проходя мимо Васькиной избы, я увидел на завалинке под навесом крыши своего друга.

— А че ты не верхом? — поставил меня в тупик вопросом Васька.

— У нас нет коня, — ответил я.

— На бычке, — просто ответил Васька.

Я посмотрел на бычка, стараясь представить себя в качестве лихого наездника. Картина не вырисовывалась.

— Я своего обучил, — продолжил Васька, оценивая взглядом ничего не подозревающего бычка. — Он даже больше твоего. Но я его объездил.

— Как? — принял и я решение прокатиться на спине ничего не подозревающего бычка.

— Да совсем просто! Запрыгивай ему на спину, ложись поперек, и пусть он тебя таскает. Устанет и смирится. Правда, сбросит несколько раз, а потом успокоится. Отгоняй от прясла, любят они зацепить тебя штаниной за жердь. Прутиком по морде, он голову в сторону, и сам от прясла отворачивает.

— А если зацепит? — Я представил себя надетым на жердь.

— Сиди не моргай, тогда и не зацепит, — прост был совет Васьки.

С этого момента жизнь моя превратилась в борьбу. Я был упрям, а бычок во сто крат упрямее. Я падал, поднимался, запрыгивал на острую спину бычка, чтобы тут же оказаться на земле. Вот, кажется, и он смирился, терпит меня на своей горбатой спине. Но иногда находит на него блажь, и он, упруго вскинув зад, сбрасывает меня на землю. Три раза зацепил штанами за жердь. И это позади.

Я еду на бычке мимо Васькиного дома, поглядываю на окно, мне хочется похвастать своими достижениями в джигитовке. Под окнами огромная лужа. Что заставило бычка остановиться посредине лужи, и ни назад, ни вперед и шага сделать — то мне неведомо. Остановился как вкопанный! Прутик тоже не действовал на его упрямство. Сколько бы продолжалось это забастовочное действо, я не знаю, но тут отворилось окно, а из окна — хитрая Васькина физиономия.

— Ты крутни его за хвост! — с радостью выкрикнул он мне. — Как заводной ручкой!

Крутнул. Бычок пулей выпрыгнул из-под меня, и я оказался в луже.

— Я не успел сказать тебе, чтобы ты крепче держался, — посочувствовал мне Васька, а морда как у настоящего хорька.

В школу я шел с измазанным зеленкой лицом. Лида намазала. На лице вдруг выступили синие пятна, потом они превратились в пузыри, потом пузыри полопались и остались красные пятна.

Эрнеста-Хэмингуэя не было, он уехал со своей мятежной мамой Биссектрисой куда-то далеко из Сибири, подальше от ее простоватых обитателей, могущих дурно повлиять на прилизанного сына-надежду. Его место за партой с лупоглазой пустовало.

— Садись с Яковлевой, — распорядилась Суповна, мельком глянув на мое пятнистое лицо.

— Я с ним не сяду! — Вышла из-за парты Яковлева. — Он лишаистый!

«Ну, гадина! Это тебе так просто не сойдет!» — поклялся я, мысленно проведя ногтем большого пальца по горлу.

Зусия Юсуповна долго смотрела на меня, на лупоглазую Яковлеву, на Ваську, в одиночестве сидящего за огромной партой.