Жених по объявлению

— Садись с Хорьковым, — распорядилась она, и в глазах какая-то надежда. Она читалась просто: «Зло, которое распространялось на весь класс, теперь замкнется только на двух ее источниках. Они погасят это зло на себе!»

Сулия Суповна ошиблась. Ошиблась, несмотря на свою природную прозорливость и смекалку. Мы с Васькой, скооперировавшись, творили чудеса! Вдвойне! Втройне! Юсуповна, признав свою стратегическую ошибку, посадила меня с Павловой, а Ваську — с пучеглазой Яковлевой. То ли место было заколдованное, то ли иссяк мой талант забияки, но мне почему-то расхотелось смешить пацанов. Иногда вскидывался я, чтобы отчебучить что-нибудь этакое, но, глянув на примерную Павлову, мне тут же уже не хотелось этого. Подглядывать, списывая контрольную, тоже стало как-то не по себе. Прямо на глазах рушился мой авторитет, и я ничего не мог поделать, чтобы предотвратить это мое позорное падение в глазах всего класса. Какой класса — всей школы!

— Ты не болеешь? — спросил меня отец, просматривая мой дневник. — Эта пятерка твоя или ты ее слямзил у соседа? По математике? — отец недоуменно поджал плечи. — Пускай бы по пению или физкультуре… Но математика!

— За изложение тоже четверка, — робко заявил я, опасаясь услышать упрек, почему не пятерка. — Лишнюю запятую поставил и перенос не там…

— Меня успокаивает, что это случайные события. — Отец потер лоб, виски. — И ты больше не будешь ставить меня в тупик своими выходками. Чтобы за ум взялся… — Отец опять поджал плечи.

Удивлялся не только отец. Удивлялась, и как еще удивлялась, Зусия Юсуповна. Чтобы убедиться в свой ошибке, чего только она не придумывала! Спрашивала два, три дня подряд, надеясь подловить. Вызывала к доске, где я должен был решать домашнее задание по математике; диктовала, искажая звуки, трудные слова; заставляла повторно читать стихи, думая, что я не помню уже слов. Но мне страшно везло! Четыре и пять стали моими постоянными оценками! И смешить само собой расхотелось. Я не узнавал себя. Я портился на глазах.

«Что смешного в вывернутой наизнанку шапке? — удивлялся я. — А они смеются», — тут же упрекал своих былых почитателей развлечений.

— Ты, мать, только посмотри на это чудо! — как-то выкрикнул отец, проверяя мой дневник, придя с работы. — Медведь, наверно, скоро сдохнет в берлоге!

— Что такое? — встрепенулась мама и заспешила к отцу. — Опять что-то не так?

— Опять не так, — подтвердил ее слова отец. — Невиданный случай: три пятерки!

— Так это же хорошо! — воскликнула мама и, как на неизлечимо больного, посмотрела на меня.

— Хорошо-то, хорошо, да только надолго ли это? Привыкнешь к хорошему, а тут — бац тебе! Опять двойка! И что соседям тогда говорить? — Замешательство отца мне не было понятно.

«Что тут такого страшного, если и проскочит двойка?» — не понимал я паники родителей из-за какой-то паршивой двойки.

Неудобства нового своего положения я скоро испытал сполна. Друзья-забияки отвернулись от меня, и не просто отвернулись, а с презрением, вроде я предал их всех. Если я подходил к кучке пацанов, то она тут же рассыпалась; если я предлагал кому-то помощь в решении сложной задачи (я их сам уже решал), то отказ был тут же; если на переменке я больно кого-то толкал в бок или спину, надеясь на ответный удар по голове или подножку, такого не случалось…

Скукота обуяла меня. Жизнь превратилась в ад. Желая исправиться, я перестал учить стихотворения, но меня уже не вызывали к доске читать их. Я небрежно выполнял домашние задания, — и это оставалось незамеченным. Зусия Юсуповна по-прежнему ставила меня в пример моим товарищам, отказавшимся от меня. И что самое противное, лупоглазая Яковлева глаз с меня не спускала. При каждом удобном и неудобном случае заговаривала со мной. Я пытался избавиться от такого ее внимания: раза два так саданул ее по спине сумкой, что корочки книг треснули! А она в ответ только любезно улыбалась. И с Павловой, не знаю, что делать. Если не может решить трудную задачку или как правильно написать заковыристое слово — бежит ко мне. Не откажешь же, если просит отличница.

Попыталась и лупастая Яковлева подкатить ко мне, прибежала с задачкой.

— Слушай, Яшкина, что у тебя на носу? Прыщик или бородавка, как у Бабы-яги? — спросил я ее. И отшил навсегда!

Окончательным изгоем я стал после Нового года, точнее после спектакля, в котором сыграл принца. Золушку, к моему неудовольствию, играла Яковлева.

Говорить ей, как она мне нравится, для меня было хуже смерти. Но так написано… Я должен смотреть на нее влюбленными глазами, а мне никакими глазами смотреть на нее не хочется.

— Какой-то тусклый у тебя голос, — откинула на стул пьесу режиссер, ученица из 10 «Б» класса. — Ты влюблен в незнакомую, не похожую на всех других, добрую и красивую девочку! Твой голос должен дрожать от чувств, а ты: «Ме-ме, ме-ме». Как с картошкой во рту. Посмотри на нее другими глазами. Влюбленными. Смотри, какие у нее большие и красивые глаза!