Женихи и невесты или кое-что про любовь. Сказка и жизнь

Гриша. Дорогой мой! Все приходит в полную гармонию. (Обнимает Галю, хочет поцеловать, но сперва обращается к дружинникам). Смотрите за ними. (Целует).

Уклонов (протягивает телеграмму Лупандину). Но… я же по телеграмме. (Лупандин отворачивается. К Елизавете). Я же по телеграмме… (Елизавета всхлипывает, отворачивается, вытирает платком глаза. К зрителям). Я же по телеграмме. Недоуменно разводит руками. В одной руке у него по-прежнему букет, в другой — телеграмма.

Занавес.

1964

СКАЗКА И ЖИЗНЬ

Рассказ

Для банкета был снят лучший зал самого лучшего в городе ресторана. Леонидов не поскупился, столы, уставленные яствами, чуть не прогибались, сам он беспрерывно мотался из зала в вестибюль ресторана и обратно, боясь проворонить и начало прибытия гостей, и какое-нибудь упущение в сервировке столов. Но гостей, хотя назначенный час сбора наступил, пока не было, точно к сроку приехала лишь театральная гардеробщица Екатерина Ивановна. Леонидов бросился ее раздевать. Отдавая ему дорогое, с воротником из голубой норки пальто, она сказала:

— Всю жизнь я людей раздеваю, так хоть разок ты, батюшка Леонидов, побудь в роли гардеробщика.

— Спасибо, что пришли, Екатерина Ивановна. Очень вам благодарен.

— Да это тебе, батюшка, спасибо. Я тридцать лет у вешалки стою, а вот на театральный банкет первый раз приглашена.

— Да как же — такое событие у меня! Наконец-то премьера — и успех! Я весь театр пригласил.

Пожилая гардеробщица внимательно поглядела на Леонидова. Взгляд ее был строгий, какой-то пронизывающий, и Леонидов смутился.

— Я знаю, что ты добрый человек, батюшка, — сказала гардеробщица. — И драматург талантливый.

— Спасибо, Екатерина Ивановна! Спасибо… — еще более смутился Леонидов.

— Я, значит, первая гостья твоя, — произнесла она, осматривая пустой угол вешалки, где висело ее единственное пальто.

— Сейчас приедут все. Идемте в зал, Екатерина Ивановна.

Пожилая женщина привычно повернулась к зеркалу, поправила аккуратную стрижку, достала из сумочки флакончик дорогих духов, подушила крашенные в фиолетовый цвет волосы. На ее груди острыми искрами поблескивала бриллиантовая брошь.

— Я, батюшка Леонидов, рада успеху твоей пьесы.

— Это заслуга Великанова Вениамина Григорьевича. Он талантливый режиссер.

— Венька-то Полозкин?

— Какой Полозкин?

— Да Великанов. Это же псевдоним его. А так он Полозкин.

— Да? А я, представьте, не знал.

— Так вот, батюшка Леонидов, ты не заблуждайся-ка насчет этого Полозкина-Великанова. Он глуп как пробка.

— Но… — Леонидов внезапно растерялся. — Но ведь он… уже год тому… как назначен главным режиссером театра… И поставленный им спектакль имел такой успех. Я думал, потолок рухнет от аплодисментов.

— Так ведь спектакль поставлен по твоей пьесе. А она настолько талантлива, что, как говорят, любая постановка по такой пьесе обречена на успех.

— Так уж любая… — пробормотал он.

— Любая, батюшка. — И женщина опять сухо и строго поглядела на Леонидова.