Женить нельзя помиловать

— Браво! Будь ты торговцем, я бы сказала, что ты заключил лучшую сделку в своей жизни. Глори уже в курсе?

— Нет. И я очень прошу тебя не говорить ни ей, ни остальным.

— Любишь сюрпризы? — усмехнулась магесса.

— Нет. Не люблю выглядеть дураком!

Я ожидал какой угодно реакции, но только не такой. Элейн весело рассмеялась.

— Ох, Сэд! Ты прелесть! Чем больше я тебя узнаю, тем больше понимаю, что у дочери Френги мог быть только такой муж!

— Весьма благодарен! — буркнул я. — Хотя и не вижу ничего смешного.

— Это как посмотреть. Я по-прежнему считаю, что ты отменно натянул КГБ… нос.

— Это ты по поводу того, что яйцо феникса получит не Робин, а Мунин Дубадам? Неужели ты думаешь, что Комитет, узнав, как мы его надули, оставит нас в покое? Мне что-то не хочется всю жизнь провести в бегах, тем более с женой и ребенком. Сам того не осознавая, я практически слово в слово повторил сказанное Римбольдом в самом начале этой истории.

— И что ты думал делать?

— Если честно, попросить у вас с Френгисом политического убежища. Дотянуться до Дубрав, как мне кажется, даже у Робина руки коротки. Пересидим лет пять-семь, а там видно будет.

— Не самый плохой план, — одобрила Элейн. — Разумеется, мы всегда будем рады видеть вас у себя в гостях, особенно Френги. Я уже вижу, как он сидит с внучкой на коленях, светясь счастьем, а борода у него густо вымазана кашей.

— А может, с внуком? — против воли улыбнулся я.

— Внучкой, внучкой. Уж в этом ты можешь мне верить и начать заранее придумывать имя. А что касается политического убежища… знаешь, давай сначала закончим тут, а потом, если у тебя еще будет желание, вернемся к этому разговору.

Я пожал плечами.

— Отлично. Что ж, пора впускать князя. Только я тебя прошу: не вмешивайся! Входи, Дема!

— Ох, голова кругом идет! — через полчаса пожаловался Вольдемир, рассматривая карту мира. Нашего мира.

— Сочувствую, но времени на обмороки от изумления у нас нет. — Элейн, на время принявшая свой собственный облик, говорила весьма жестко.

— Значит, говорите, проход в земли те в моих владениях? — вздохнул князь. — И ни у кого из соседей такого нет?

— Нет. Ни автократор, ни конунг, ни хан не получат доступа к нашим товарам без твоего согласия, — кивнула магесса. — Ты подумай, Дема, какие перед тобой горизонты открываются! Да тебя же в веках будут поминать как князя, что в новый мир окно прорубил! Ни одним династическим браком такого не получить!

— Так-то оно так. — Вольдемир задумчиво поскреб в затылке. — Но скажи, Елена Прекрасная, — Элейн против воли улыбнулась, — с женихами заморскими мне что теперь делать? На свадебный пир позвать, а потом всех троих ни с чем оставить — страшней обиды не придумаешь. Ну, коли объединятся они да зажмут нас с трех сторон?

— Женихов оставь мне. Провернем все в лучшем виде, комар носа не подточит. Ты только подыграй немного.

— Так ведь не люб Илья девке! — задействовал князь последний аргумент. — Я ж с самого начала предлагал, а она — ни в какую. Заладила: «Не витязь, не витязь!»

— Спокойно, Дема. Если ты согласие дашь, витязь будет.

Немного помолчав, Вольдемир тихо спросил:

— С внуками хоть дозволите видеться?

— Обещаю, — так же тихо ответила магесса.

Еще немного помолчали. Наконец князь резко встал и хлопнул шапкой об пол:

— Добро! Коли уговорите дочь, я тоже противиться не стану!

«Раз вечернею порой в спальню к ней пришли толпой», — вспомнилась мне фраза из слышанной в детстве сказки. Пожалуй, из всей компании решительно настроена на успех была одна Элейн. Последнее, впрочем, обнадеживало. Вот если бы наоборот — мы были бы спокойны, а магесса мандражировала, — ситуация представлялась бы мне несравненно паршивее.

Вольдемир вытащил из-за пояса ключ, своим размером и весом больше напоминающий рыцарский шестопер, поплевал на ладони и, крякнув, вогнал в скважину висящего на двери замка. Замок, кстати, габаритами также наводил на мысли о том, что дверь ведет не в светлицу княжны, а по меньшей мере в застенок, где содержатся особо опасные преступники. Если честно, избранница сэра Шона меня совершенно не впечатлила. И так-то от природы бледная и не сильно дородная, после трехдневной голодовки она, со своим заострившимся носом и лихорадочно горящими глазами, и вовсе напоминала неупокоенный призрак. Голосок у княжны тоже был под стать облику — высокий и визгливый, как вопль проклятой души, качающейся на рассохшейся калитке:

— Доколе вы, папенька, надо мной измываться будете?!

— Ягодка моя… — робко начал Вольдемир, нервно облизывая губы. — Мы тут, вот…

— Доколе мне, горемычной, еще страдать?! — продолжала, не слушая его, Амельфа, начиная подвывать в тональности Вещего баяна.

Князь обернулся к нам. «Вы же обещали!» — безмолвно молили его глаза.

— Вот что я тебе скажу, детка, — вперед выступила Элейн, на ходу вновь принимая свой истинный облик, будто сбрасывая с себя легкую накидку. Амельфа открыла рот, да так и застыла, не в силах издать ни звука.