Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

Он держался рядом с нами и упорно молчал, на скулах его играли желваки. Дорогу указывал кивком подбородка. Так мы ехали не меньше часа. Наконец впереди открылась равнина и на ней с десяток войлочные кибиток.

— Эй, люди! — громко прокричал Сары, когда остановились возле юрт. — Кто есть дома — выходите, поговорить надо!

Сначала сбежались дети. Лотом собрались женщины и старики. Сары, остановив взгляд на аксакалах, спросил:

— Яшули, говорят в вашем селении и живёт отец дезертира Хезрета. Так ли?

— Так-то оно так, — отозвался один из стариков. — Да только не стоит его тревожить по этому делу. Старый Хакы от позора и нам глаз не показывает. Как поймали его сына в песках, с тех пор молчит. А беглеца проклял на веки вечные.

— Позвольте, уважаемые, — возразил Сары. — Если он проклял своего сына, то почему же часовой, который застрелил его, стал кровником Хакы? Вот этот солдат — тот самый часовой, — указал Сары на меня. — А этот джигит, жаждущий мести, — племянник Хакы. Рассудите нас, уважаемые… Если солдат виноват — он в ваших руках. Если солдат прав, то не навлекайте на свой род нового позора, не давайте оружие в руки вот таким сосункам!

Яшули, косясь на джигита с ружьём, зароптали.

В это время из кибитки вышел сгорбленный белобородый старик. Опершись на палку, он оглядел потухшими глазами толпу. Воцарилось молчание.

— Я всё слышал, — твёрдо сказал старик. — Но я не понял, о каком кровнике говорит наш гость. Нет у меня кровника. И нет у меня сына. Подлый трус и дезертир не мог быть моим сыном…

Аксакал повернулся и, горбясь, направился к своей кибитке.

Атаджан Таган Когда кончается война

Старая Мамур сидела на корточках, прислонившись к стене кибитки.

Напротив, в доме Ангала-ага, справляли свадьбу. Время от времени старушка поглядывала туда, вздыхала, и по лицу её катились слёзы.

Мы с Колли хотели было пойти на свадьбу — праздники были сейчас так редки, но бабушка Мамур не пустила нас.

— На такую свадьбу и глядеть-то грех. Умса замуж выходит! Пусть, на ней свет клином не сошёлся. Вернётся Нурджан, я ему такую красивую высватаю — на Умсу никто и смотреть не станет. Свадьбу закатим! Пишме, сладостей напечём!.. Джидой осыпать будем. Вы за невестой поскачете! Тогда уж и попируем!

И бабушка Мамур так увлекательно стала рассказывать о будущей свадьбе сына, что мы и думать забыли про ту, в соседнем доме. Мы представляли себе Нурджана, высокого, стройного, грудь в орденах!.. Всем женихам жених!

Нурджан, единственный сын Мамур, ушёл на фронт вскоре после того, как за него высватали Умсу. Обо всём уже договорились, день свадьбы осталось назначить, а тут война. Пришлось отложить свадьбу — вернётся с фронта, тогда уж…

Сначала бабушка Мамур довольно часто получала письма от сына, потом они стали приходить реже, а вскоре и вовсе прекратились. Больше года ни единой весточки. Пришло лишь одно письмо, но старый наш письмоносец не решился отдать его Мамур, отнёс председателю. В письме этом, написанном на машинке, сообщалось, что Нурджан Атаев, проявив геройство и мужество, погиб под городом Курском семнадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года…

Председатель поспешно, чтоб никто не увидел, сунул похоронку на полку за книги, строго-настрого наказав письмоносцу молчать. Бумажка давно уж покрылась слоем пыли, а он всё тянул, всё откладывал — никак не мог собраться с духом и сообщить старухе о смерти единственного сына.

Бабушка Мамур была по-настоящему оскорблена тем, что, нарушив обещание, Ангал-ага выдаёт дочку за какого-то выскочку из Векиль-бавара. «Старый чёрт! На кого Нурджана променял! Да где ж твои глаза были, глупый? Ничего, будешь ещё локти кусать! Придёт Нурджан, весь в медалях — про одну-то он ужо отписал — попляшешь тогда! А Умса дурища! Куда торопится, глупая курица? Не перестарок, могла бы и погодить! Вышла бы за Нурджана, я б с тебя пылинки сдувала… Вот попадётся в свекрови ведьма злая, попомнишь тогда тётю Мамур! А тебе точно ведьма попадётся — бог карает неверных…»

Рядом, за низким дувалом, жалобно тянул свою песню туйдук, глухо, словно проглатывая удары, ухал барабан, пищал гиджак — не праздничная была музыка, и, если б односельчане не оповещены были о тое, думали бы, что поминки.

Первая красавица в селе, сватались к ней со всей округи, а той вышел — одно название. Несколько повозок, пяток верховых — разве это свадебный поезд?

Война шла уже четвёртый год, и кровь, пролитая солдатами за тысячи километров от родного села, отзывалась здесь слезами и скорбью. Девятнадцать похоронок — девятнадцать «чёрных писем» пришло в село. Какая уж тут радость, какой праздник!..

Сноха Умсы надела не будничное платье, в котором ходила в поле, а другое, немножко поновей — осудили. «Дрянь баба! Муж на войне, смерти в глаза глядит, а у этой наряды на уме!» Когда разъезжались, старый Улук-ага и колокольцы со сбруи велел снять: «Ишь раззвонились — в Мары слышно! Не пристало бубенцами слух тешить, когда горе кругом».